В начале прошлого лета я провел прекрасную неделю в Ленинграде. Каждое утро, добравшись до Дворцовой площади, я проходил наискосок через скверик у Зимнего и оказывался на Дворцовой набережной. До открытия Эрмитажа оставалось еще много времени, но от главного входа в Зимний вдоль дворца уже тянулась длинная очередь. Подсчитано, что сейчас Государственный Эрмитаж посещают за год более трех с половиной миллионов человек.

Однако еще задолго до того, как главный подъезд Зимнего пропустит первых утренних посетителей, со служебного входа в Эрмитаж войдут те, для кого он не просто музей. Тысяча двести штатных сотрудников да еще около двухсот, работающих на договоре, — вот коллектив этого уникального учреждения. Более пятисот научных сотрудников, из них 170 — хранители фондов, сто пятьдесят экскурсоводов, реставраторы, лаборанты разной специализации, методисты, столяры, плотники, сотрудники милиции, пожарной охраны, дежурные в залах, гардеробщики, киоскеры — трудно перечислить все профессии, которые так или иначе связаны с работой Эрмитажа.

С цифр началась и моя беседа с директором Эрмитажа академиком Борисом Борисовичем Пиотровским.

— Установлено, — сказал он, — что если на знакомство с каждым хранящимся у нас экспонатом потратить всего пять минут, то просмотр всей коллекции Эрмитажа потребует более двадцати лет при условии, что человек будет ходить к нам ежедневно и проводить тут по восемь часов кряду.

Государственный Эрмитаж не только музей и даже не столько музей, сколько крупнейшее научно-исследовательское и научно-просветительное учреждение, где изучается культурное наследие прошлого.

Фонды музея постоянно пополняются. Эта работа ведется по определенной системе. Расширяются наши фонды и путем закупок произведений искусства и исторических реликвий у населения, а также за счет даров Эрмитажу. Кроме приобретения через закупочную комиссию музея, ежегодно в разных районах страны работают по нескольку наших собственных археологических экспедиций, которые передают в коллекцию Эрмитажа свои новые находки. Немало экспонатов поступает к нам из экспедиций, проводимых различными научно-исследовательскими и учебными институтами страны.

Эрмитаж — крупнейший хранитель культурных ценностей. Его живописная коллекция не уступает коллекциям Лувра и британского музея. Зато по универсальности собрания памятников культуры от первобытнообщинного строя до конца XIX века, от археологических находок до живописи и прикладного искусства ему нет равных в мире. Все эти сокровища нужно систематизировать, определить время и место изготовления, реставрировать. Экспонаты, как люди, стареют, болеют. Требуются постоянный уход и забота, чтобы они не погибли, чтобы были сохранены для будущих поколений.

Фонды Эрмитажа полны загадок, которые ждут своего объяснения, содержат немало исторических тайн, которые надо изучить и объяснить. И, естественно, одна из главных наших задач — наиболее, так сказать, внешне зримая и ощутимая, — эстетическое воспитание людей, популяризация тех исторических и культурных ценностей, которые собраны и хранятся в нашем музее. Дело это совсем непростое. Ведь экспозиция должна быть подобрана так, чтобы, с одной стороны, она достаточно полно отражала и раскрывала определенную тему, а с другой — была доступной и понятной посетителям. У нас проводятся тематические и обзорные экспозиции, наши сотрудники выступают с лекциями как в эрмитажном лектории, так и на предприятиях Ленинграда, области, в других городах страны. Мы выпускаем путеводители по Эрмитажу на нескольких языках, буклеты, каталоги временных выставок.

Изложенный выше рассказ Пиотровского я суммировал воедино из четырех наших бесед, которые велись в его кабинете. Если этот рассказ выглядит несколько суховато, то это моя вина: я выкристаллизовал из разговора только информативную часть, опустив эмоции и отступления, которые в принципе тоже несли информацию о внутренней, я бы сказал, незаметной со стороны, деятельности Эрмитажа.

Каждый раз время для очередной нашей беседы назначал сам Пиотровский, выкраивая для этого свободное «окно» в своем напряженном рабочем распорядке. И все-таки в полном смысле свободным такое «окно» можно было назвать лишь условно.

Раз секретарь подала Пиотровскому какую-то бумагу. Он молча читает и тут же, возмущенный, обращается ко мне:

— Ну что вы скажете? Вот требуют в однодневный срок убрать ящики из коридоров около лабораторий. А куда, спрашивается? В кабинетах и без того тесно. Знаете, чтобы по-настоящему развернуть экспозицию и создать нормальные условия для работы, нам не хватает тысяч сто квадратных метров площади. Жить во дворце тяжело, работать — тем более. Можете представить: в центре нашего комплекса находятся столярные мастерские и сушилки для досок, необходимых для различных реставрационных работ. В настоящее время принято решение о генеральной реконструкции Эрмитажа, расширении его площади. Кроме постройки здания для технических служб, предусматривается передача нам двух соседних жилых домов по Дворцовой набережной.

— А может быть, Эрмитаж слишком перегружен и часть его фондов следовало бы передать другим музеям, другим городам?

— Этого ни а коем случае нельзя делать. Хотя на первый взгляд такое решение кажется разумным. Сейчас в наших залах выставлено 2316 картин из 16 тысяч, числящихся в фондах, 1585 графических работ из 622 тысяч, 1272 скульптуры из 12 тысяч, 2244 предмета нумизматики из более чем миллиона имеющихся. Как видите, большая часть наших фондов — в запасниках, кладовых, рядовой посетитель их не видит. Ну и раздать бы все другим музеям! Но! Эрмитаж — научное учреждение. Допустим, кто-то решил исследовать историю производства Гарднеровского фарфора в России. Для этого нужно просмотреть все образцы, выпускавшиеся в разные периоды фарфоровым заводом села Вербилки под Москвой. А это тысячи предметов. Простому же посетителю достаточно и ста штук, чтобы получить представление об этом знаменитом производстве. Рассеивание запасников по разным музеям обесценивает научно-исследовательскую ценность фондов, затрудняет работу по изучению культуры России. Так что утверждения, будто в наших кладовых хранится много ценных экспонатов, которые недоступны посетителям, беспочвенны. Самые ценные картины, скульптуры, предметы прикладного искусства находятся в экспозиции. В запасниках хранится то, что представляет интерес для специалистов.

Однажды Пиотровский сказал:

— Сегодня я уезжаю в Москву на заседание Президиума Академии наук СССР. Все знают, что в Ленинград я должен вернуться в понедельник, но приеду я в субботу. Вот в воскресенье утром с вами и встретимся. А до того повстречайтесь с нашими сотрудниками.

Вулкан, Купидон и другие...

Доктор искусствоведения Ирина Владимировна Линник считается в Эрмитаже чемпионом атрибуции. В буквальном переводе слово «атрибуция» означает «приписание», а если более подробно, то это — установление автора художественного произведения, времени и места его создания на основании анализа стиля, иконографии, сюжета, техники, а также исходя из результатов физических, химических и других исследований. Пожалуй, можно сказать, что атрибуция — это возвращение произведению искусства его настоящего имени и родословной. Так вот, на счету Ирины Владимировны более 250 таких произведений.

— Как это делается? — спросил я ее при встрече.

— В принципе все очень просто: нужно иметь большие знания в определенной области искусства, хорошую зрительную память и ассоциативное мышление... Вот свежий пример. Просматриваю сегодня утром в нашей научной библиотеке сборник «Знаменитые итальянские рисунки в Берлинском кабинете графики», изданный в Италии в 1979 году, и вдруг вижу: под номером 71 помещен рисунок «Кузница Вулкана» (перо, кисть, сепия) итальянского художника конца XVI — начала XVII века Франческо Морадзоне. И рядом — подробное описание рисунка и достоверное подтверждение, кто его автор. Чувствую, что я это уже видела, не рисунок — картину, масло. Где? Мучилась-мучилась — вспомнила: в 1965 году в Будапеште. Беру у нас книгу с репродукциями собрания этого музея и нахожу там «Кузницу Вулкана», автором которой считается немецкий художник Матеус Гунделах, живший примерно в одно время с Морадзоне. Почему произошла ошибка? Оба художника были маньеристами, придерживались одного стиля, к тому же Морадзоне по манере письма был более похож на немецкого, чем итальянского художника. Наверное, его картина была неподписанной, и те, кто атрибутировал ее, вполне логично приписали Гунделаху. Однако, видимо, еще при жизни художника с нее был сделан точный рисунок, к тому же в списке картин художника числилась и «Кузница Вулкана». Публикуя сборник рисунков, итальянцы не знали судьбу картины и ее местонахождение. Венгры же не догадывались, что рисунок с нее хранится в Берлине. Тут было необходимо, чтобы один человек видел и то и другое. Теперь вот напишу в Будапешт, порадую венгров: Морадзоне — известный художник, им будет приятно, что его картина есть в их коллекции.

Обычно атрибуция — направленный поиск, чаще всего чрезвычайно трудоемкий, требующий много времени и терпения, но, поверьте, очень увлекательный. «Неизвестный художник» — такое обозначение под картиной могло появиться по самым разным причинам. Например, живописцы XIV века почти никогда не подписывали свои работы, потому что тогда художник не стремился утвердить себя как личность, а его картина — чаще религиозного характера — считалась данью богу.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.