- И очень хорошие декорации. Смелые и вместе с тем простые.

Мне показалось, что она нарочно несколько раз не назвала меня по имени, а один раз назвала, понизив голос, как будто не хотела, чтобы дома знали, с кем она говорит. Ни разу она не сказала мне «ты», и мы говорили о чем - то обыкновенными голосами, пока мне не стало страшно, что все так и кончится, что мы поговорим и разойдемся и у меня не будет даже повода, чтобы позвонить ей снова.

- Катя, нам нужно встретиться. Когда ты можешь?

Я сказал: «Когда т ы можешь?» И сразу стало ясно, что это было бы глупо, если бы я стал говорить ей «вы».

- У меня как раз сегодня свободный вечер.

- Часов в девять?

Я ждал, что она позовет меня к себе, но она не позвала, и мы условились встретиться. Но где?

- Может быть, в сквере на Триумфальной?

- Этого сквера теперь нет, - холодно возразила Катя.

И мы условились встретиться у колонн Большого театра.

Вот и все, о чем мы говорили по телефону, и нечего было перебирать каждое слово, как я делал это весь первый длинный день в Москве.

Я поехал в Управление Гражданского Воздушного Флота, потом к Вале в Зооинститут. Должно быть, у меня был рассеянный вид, потому что Валя несколько раз повторил мне, что завтра 25 - летний юбилей педагогической деятельности Кораблева и что будет торжественное заседание в школе.

Наконец, в девятом часу вечера я отправился к Большому театру...

Это была прежняя Катя с косами вокруг головы, с этими завитками на лбу, которые я всегда вспоминал, когда думал о ней. Она побледнела и выросла, и, конечно, она была теперь, не та девочка, которая когда - то поцеловала меня в сквере на Триумфальной У нее стал сдержанный взгляд, сдержанный голос. Но все же это была Катя, и она совсем не стала так уж похожа на Марью Васильевну, как я этого почему - то боялся. Быть может, если бы я с первого слова сказал ей: «Катя, да что ты! Опомнись! Ты выходишь за Ромашку?»- мы сразу заговорили бы о самом главном. Но я не сделал этого.

С таким чувством, как будто мы в разных комнатах и разговариваем через стену, и только иногда приоткрывается дверь и Катя выглядывает, чтобы посмотреть, я это или не я, мы бродили по Москве в этот печальный день. Я говорил и говорил; не запомню, когда еще я говорил так много. Но все это было совсем не то, что я хотел сказать. Я рассказал о том, как была составлена «азбука штурмана», как был найден старый латунный багор с надписью «Шхуна св. Мария».

Но ни слова не было сказано о том, зачем я делал все это! Ни слова. Как будто эта история давно умерла и не была наполнена обидами, любовью, смертью Марьи Васильевны, ревностью к Ромашке, всей кровью, которая билась во мне и в Кате...

Это был год, когда Москва начинала строить метро и в самых знакомых местах поперек улиц стояли заборы и нужно было идти вдоль этих заборов по гнущимся доскам и возвращаться, потому что забор кончался ямой, которой вчера еще не было.

Таков был и наш разговор - обходы, возвращения и заборы в самых знакомых местах, знакомых с детства и школьных лет. Все время мы натыкались на эти заборы - особенно, когда приближались к тому опасному месту, которое называлось «Николай Антоныч».

Я спросил, получила ли Катя мои письма: одно из Ленинграда, другое из Балашова, и, когда она сказала, что нет, намекнул, не попали ли эти письма в чужие руки.

- У нас в доме нет никаких чужих рук, - резко сказала Катя.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.