Два капитана

Он накрыл на стол, достал из стенного шкафа бутылочку, нарезал хлеба, потом вытащил из - за окна холодную телятину и тоже нарезал. По-прежнему он жил один, но в старой квартире стало уютнее и, кажется, не так сыро. Мне только не понравилось, что пока я рассказывал, он выпил эту бутылочку и почти не закусывал - это меня огорчило...

Я сказал, что сейчас расскажу ему только самое главное, но разве вспомнишь, что самое главное, когда через пять лет встречаешься с родным человеком! Иван Павлыч расспрашивал меня о Севере, о летной работе, и все оставался недовольным, что я отвечаю так кратко.

- Иван Павлыч, дорогой, что мне рассказывать об этом! Вы помните доктора, который лечил меня, когда я удрал из школы. Вы еще ко мне приходили в больницу.

- Помню.

- Он тоже живет в Заполярье. Я его разыскал, и это единственный дом, в котором я бываю. Между прочим, замечено, Иван Павлыч, что я всю жизнь прислоняюсь к чужим семействам. Когда маленький был, - к Сковородниковым, помните, я вам рассказывал. Потом - к Татариновым. А теперь - к доктору.

- Пора, брат, уже и свое завести, - серьезно сказал Кораблев.

- Нет, Иван Павлыч. - Почему так?

- У меня не идет это дело.

Кораблев помолчал. Он налил себе, мы чокнулись, выпили, и он снова налил. Потом расстегнул френч - приготовился к длинному разговору:

- Послушай, Саня, помнишь, что ты сказал мне, когда уезжал из Москвы? Ты сказал:

«Теперь мне остается хоть умереть, но доказать, что я прав». Ну как? Доказал?

Это был неожиданный вопрос, и я ответил не сразу. Конечно, я помнил наш разговор. Я помнил, как Кораблев кричал: «Что ты сделал, Саня! Боже мой, что ты сделал!» И как он плакал и говорил, что я во всем виноват, потому что я настаивал, что в письме капитана речь шла о Николае Антоныче, а на самом деле речь шла о каком - то фон Вышимирском.

На месте Кораблева я не стал бы напоминать об этом разговоре. Но ему, как видно, очень хотелось, чтобы я о нем вспомнил. Он серьезно смотрел на меня и, кажется, был чем - то втайне доволен.

- Я не знаю, кому это нужно, чтобы я что - то доказывал, - возразил я мрачно. - Не вижу, что это кому - нибудь нужно.

- Вот тут - то ты и ошибаешься, Саня, - сказал Кораблев. - Это очень нужно и для тебя, и для меня, и еще для одного человека. Тем более что ты оказался прав.

Я смотрел на него во вое глаза.

Прошло пять лет после нашего разговора. Я знал теперь об экспедиции капитана Татаринова больше всех на свете. Я разыскал дневники штурмана и прочитал их - и это была самая трудная работа в моей жизни. Мне повезло: я встретился со старым ненцем, последним человеком, который своими глазами видел нарты, принадлежавшие экспедиции, и на этих нартах - мертвеца, быть может, самого капитана. И я не нашел ни единого доказательства своей правоты.

И вот теперь, когда я вернулся в Москву и зашел к своему старому учителю, который - так мне казалось - давно забыл об этой истории, - теперь мне говорят: «Ты оказался прав!»

- Иван Павлыч, - начал я не очень твердым голосом. - Вы все - таки не должны утверждать такие вещи, если у вас нет...

Я хотел сказать: «неопровержимых доказательств», - но он остановил меня. Как будто позвонили. Кораблев озабоченно закусил губу, оглянулся и взял меня за плечо.