Но главное заключалось вот в чем. На заводе я познакомился с парнем, который жил на Пушкинской улице в одном доме с Ильей Рутенбергом, а Рутенберг вместе с Розовским и Аксельродом руководили театром-студией МГУ. Короче, вскоре я был зачислен в эту студию и определен в группу пластики и пантомимы. На сцену, сказали, мне выходить рано, надо, мол, подрасти: в свои шестнадцать я выглядел на одиннадцать, маленький, щупленький. Но в пантомиме мне было тоскливо — бросил, стал играть в футбол, даже участвовал в первенстве Москвы среди дворовых команд. Тогда же мне в первый раз сломали нос...

— А что, был и второй?

— Да, значительно позже. При выяснении отношений с жителями, а может, и гостями нашей столицы. Как-то вечером на улице Горького стояла группа подвыпивших молодых людей, которые о чем-то спорили, вернее, оканчивали спор, а я зачем-то подошел и спросил: в чем, собственно, дело, и мне ответили тут же прямым ударом в нос, перебив носовую перегородку. После этого мой нос две недели ходил от уха до уха, а так как он и раньше не был особенно прямым, то после этого случая стал и вовсе беда.

Вечернюю школу я окончил в 1963 году и сразу же подал документы во все театральные училища Москвы. При Малом театре, при МХАТе, при театре Вахтангова. И всюду провалился. На будущий год я повторил попытку — снова с тем же успехом. Причем срезался я уже на собеседовании, до экзаменов. Когда я вторично пришел в училище имени Щукина и вторично там провалился, Александр Ширвиндт, проводивший собеседование, посоветовал мне попытать счастье в училище эстрадного и циркового искусства, о котором я до той поры даже не слышал. Я пошел туда — и снова провалился.

— Два года подряд? Почему вам так не везло?

— Я сам виноват. Чтобы стало ясно, нужно сделать небольшое отступление.

Я всегда преклонялся перед искусством Аркадия Райкина. И вот первого декабря 1961 года мне посчастливилось с ним встретиться и поговорить. Помню эту дату потому, что в тот день мне исполнилось шестнадцать. Вечером Аркадий Исаакович встречался с коллективом художественной самодеятельности МГУ в клубе на Бронной, и я постарался попасть на эту встречу. Пока студенты разговаривали с моим кумиром, я сидел в углу и страшно им завидовал. Когда он вышел на улицу, я задержал его около машины и сказал что-то о своем восхищении, о том, что хотел бы попасть на его концерт, и так далее. Он пригласил меня в Театр эстрады, который тогда находился на площади Маяковского, и с того момента начались наши более или менее постоянные встречи.

Когда пришло время сдавать экзамены в театральное училище, я спросил Райкина, что бы он посоветовал мне подготовить из прозы.

«Я не знаю, что тут можно посоветовать, — сказал Аркадий Исаакович, — каждый должен читать то, что ему близко. Мне бы, например, сейчас было близко начало седьмой главы из «Мертвых душ» Гоголя».

Мое обожание Райкина было столь велико, что его размышления я принял за безоговорочную директиву и, уж во всяком случае, панацеей от всех бед и болезней. Я тут же побежал домой, отыскал седьмую главу, начал читать. — Хазанов на мгновение задумался. — Сейчас, — сказал он, — сейчас... все... вспомнил... послушайте:

«Счастлив путник, который после длинной, скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьем колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами, видит, наконец, знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками...» и так далее, а кончается абзац словами: «Счастлив семьянин, у кого есть такой' угол, но горе холостяку!» А дальше: «Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменил ни разу возвышенного строя своей лиры» и так далее... И вот, наконец, слова писателя, которые, я думаю, и заставили Райкина выбрать из всего романа именно седьмую главу: «Но не таков удел, и другая судьба у писателя, дерзнувшего вызвать наружу... всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земля...» — короче, еще Гоголь утверждал, что выступление сатириков наказуемо.

Я вызубрил с большим трудом, ничего не понимая, ни о каком холостяке, ни о каком семьянине, писателе идет речь, и, естественно, когда начинал читать его перед приемными комиссиями, вызывал у последних удивление.

Провалившись в очередной раз, я за компанию с дружком подал документы в инженерно-строительный институт и был принят на механический факультет, тот самый факультет, на который когда-то поступил и Владимир Высоцкий и который я точно так же, как и он, бросил, не проучившись и года.

Но я не терял время зря. В институте - я участвовал в художественной самодеятельности, выступал в команде КВН МИСИ и прошел с нею до полуфинала. Нас показывали по телевидению! Я вернулся в студию Марка Розовского, и мне дали маленькие роли в спектаклях «Тра-ля-ля» и «Старье берем, показываем». Когда в 1965 году я снова поступал в училище циркового и эстрадного искусства, я испытывал ощущение телезвезды. Я считал, что со мной все ясно: я имею успех и знаю практически все.

Наглости и уверенности тогда во мне было гораздо больше, чем сейчас. И я прорвался. Меня приняли. Я попал на курс к Надежде Ивановне Слоновой, которая сама в экзаменах участия не принимала и только осенью познакомилась со своими учениками. Позже она вспоминала об этом: «...По дороге в класс встречавшиеся мне педагоги делились со мной впечатлениями о новичках. Так я узнала, что в числе учеников есть Хазанов, которого в предыдущем году не приняли в училище. — Почему? — Слишком «готовый» эстрадник с дурными навыками...»

И Надежда Ивановна начала ломать меня, очищать от шелухи, подражательства, и, уверяю вас, четыре года моей учебы дались ей нелегко.

(Окончание следует.)

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.