— А ваш отец? Кем он был?

— Я родился в победном сорок пятом году. Своего отца я не знаю, ни разу не видел. Кто он был, как его фамилия, мне неизвестно. Вроде бы он умер в позапрошлом году, эти сведения дошли до меня окольными путями, и я не уверен, что они точны. Лет восемь назад в Театр эстрады на мое имя пришло письмо с фотографией мужчины в военной форме. На обороте было написано: «Это фотография вашего отца, которому на ней столько же лет, сколько вам теперь». Еще было написано, что фотоснимок сделан в Берлине. Надо сказать, что внешне папаша удался больше, чем я.

Вот и все, что я знаю об отце. Я знал, что для мамы это больной вопрос, и никогда не затевал беседы на эту тему и ни о чем ее не спрашивал. Да и ни к чему все это. Ей, думаю, хватало попреков родителей.

Вот так мы и жили. В четырехкомнатной коммуналке (две смежных, две раздельных), где, кроме нас, в одной комнате обитали соседи: муж, жена, единственный сын которых погиб на фронте. Сначала умер дедушка, потом соседкин муж, потом бабушка, потом соседка. Потом уехал я, после — брат. Теперь вот и мама покидает этот дом, где даже и во времена многолюдья не было ни уюта, ни тепла, где не было простой человеческой доброты, все было напряженно, нервно. Представляете, когда в квартире остались только мама, брат и я с молодой женой, каждый жил своей, автономной жизнью. Три семьи, а, казалось бы, самые близкие люди.

Да что там... Я ведь первый раз сказал слово «мама» чужой женщине! Собственно говоря, я и вырос-то на ее руках. Александра Михайловна жила недалеко от нас, работала воспитательницей в детском саду, а ее дочь училась с моим братом в музыкальной школе. Думаю, именно там они с мамой и познакомились. Когда я родился, Александра Михайловна помогала за мной ухаживать, ну а потом стала мне совсем родной. Она с дочкой жила недалеко от нас, на Люсиновской улице. Рядом за стеной — совершенно спившийся муж-алкоголик, с которым она была в разводе. И такая в их доме царила бедность, что день, когда ей удавалось напечь пирожков с картошкой, был большим праздником. Но зато в этой нищете было столько доброты. Она была чудесным человеком, и бывать у нее дома было для меня счастьем, потому что здесь я получал то, чего не хватало в собственной семье.

Все-таки как много гадостного в человеке! Я помню, как однажды совсем маленьким я проиграл во дворе в «расшибалку» рублей пять или даже семь. Для меня это были немыслимые деньги, а тот, кому я проиграл, пообещал меня зарезать, если я не верну долг. И я украл у Александры Михайловны пятерку, потому что деньги у нее всегда лежали на виду. В этом доме их было так мало, что незачем было прятать.

И я украл. И потом дня четыре или пять пытался найти или как-то собрать нужную сумму. Мне повезло — я отыгрался. Обменял в магазине свою мелочь на одну бумажку и положил эту проклятую пятерку на место. Но я никогда не забуду ту секунду, когда я вынул ее из стола. До сих пор ощущаю, как она жжет мои пальцы. ...Я никогда никому об этом не рассказывал. Вы первый.

— Странно, ведь у вас был старший брат...

— У нас с братом как-то никогда не получалось контакта. У него была своя жизнь, у меня — своя. Может, это происходило потому, что у него все как-то не заладилось. Сын врага народа — это висело над ним все детство и юность. Потом катастрофа в творческом плане...

— Какая?

— Он учился в музыкальном училище при Московской консерватории, по классу скрипки. Как говорили педагоги, мог стать хорошим музыкантом, но «переиграл» руку. А тут еще атмосфера нашего двора тех лет, который выносил однозначный приговор: на скрипках играют только инородцы, русский народ на скрипках не играет. А так как у людей нерусской национальности всегда существует желание скрыть свое происхождение — во всяком случае я это видел, пережил, перечувствовал, — то брат где-то понял, что на скрипке играть стыдно и лучше, если со своими занятиями он покончит. Непорядки с рукой как бы давали для этого хороший повод. Короче, из училища он ушел, музыку бросил. И с ним произошло то, что должно происходить со всяким творческим человеком, который не реализовал своего потенциала, о чем мы говорили вначале.

В какой-то момент он решил получить другую профессию, которая ему тоже нравилась, и подал документы на биологический факультет Московского университета. Он был постарше молодых абитуриентов, только что окончивших школу, но экзамены тем не менее сдал хорошо. Однако ему не повезло и здесь. В тот год проводился очередной эксперимент с подсчетом баллов, в зачет шли не только экзаменационные оценки, но средний балл аттестата зрелости. А он у брата был, скажем, прямо, неблестящ. Так что средняя сумма получилась меньше, чем было нужно для поступления на биофак. Эдику предложили учиться на геологическом. Делать нечего, он согласился и окончил отделение кристаллографии, получив профессию, которая его совершенно не грела, не интересовала, была вынужденным приобретением. Он получал мизерную зарплату. Был женат, но жена жила в Ленинграде. То есть вся жизнь его была разбита с того момента, когда был расстрелян его отец.

Когда в 1957 году Пауля Миллера реабилитировали, маме была выплачена маленькая компенсация. На эти деньги она купила себе как память о муже часы, а Эдику — радиоприемник. И брат стал слушать джаз, который очень любил. Потом оказалось, что он слушал не только джаз, а всякие «голоса». Слушал и сравнивал, что они сообщали, с тем, что видел вокруг. Кончилось это тем, что в 1977 году, через двадцать лет после покупки приемника, он объявил, что уезжает на Запад. Для нас с мамой это было громом среди ясного неба. Оказалось, что нашлись какие-то родственники Пауля Миллера, они быстро оформили документы, прислали вызов. Теперь Эдик живет там.

— И как?

— Что «как»? Это существо, которое счастливо не будет нигде: ни здесь, ни «там». Понимаете, у него не сложилось, он не реализовался, хотя, безусловно, был человеком очень одаренным. Мышление музыканта — это нечто особое, для меня недоступное. Они мыслят совершенно иными категориями, иными образами, они и чувствуют иначе. Я тоже артист. Но нахожусь на таком уровне заземленности, ибо мой жанр имеет свои законы, имеет свои правила игры. А музыка...

— Вы встречались с братом после его отъезда? Он завидует вашему успеху?

— Да, я с ним виделся несколько раз. У нас давняя тяжба... Когда он уезжал, я уже был довольно популярным артистом...

— Это была еще эпоха «кулинарного техникума»?

— Да, «Мелочи жизни» тогда не вышли, но уже были в работе. Однако мое имя было уже достаточно известно. Отъезд брата, он это понимал, мог сильно повредить моей карьере. Знаете, как тогда... Но он уехал. Потом он узнавал из печати обо всех моих перипетиях, так что и о нынешнем положении в курсе дела.

— Он вам завидует?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.