Я просыпался и глядел с высоты моих теплых полатей.

Пронзительно сияла луна. Я видел отца, лежавшего недвижно. Он тяжело дышал. А по комнате ступал Невидимый. Мне страшно: Невидимый идет ко мне, к полатям. Волосы мои шевелятся: под ногами Невидимого хрустят половицы. Я коченел в ужасе, и снова просыпался, и видел луну, отца, лежавшего неподвижно. За занавеской сонно дышали мама и сестренка.

Мне страшно хотелось есть. Я лежал и думал об отце, картошке и Диме. А теперь поговорим о железном терпении Димки Горева, феврале 43-го и сороках – живых и мороженых. А также о нашатыре, том самом, что для паяния. Димка приносил мне этот нашатырь в свертке из оберточной бумаги с деревянными занозами.

Я клеил маленькие пакеты, развешивал нашатырь по сто граммов и твердой рукой писал: «Нашатырь натуральный. Вес 100 гр.». Четки были мои буквы, колхозные женщины не сомневались в нашатыре и лечили им телят. Только старики, выросшие при капитализме и потому недоверчивые, говорили:

– Если врешь, паря, большой тебе грех, животное погибнет.

– Хороший нашатырь, – клялся я, вертя головой. – Смотрите, пробуйте, нюхайте. Сахарный нашатырь!

– Ну, ладно, ладно... сорока.

Я не врал: Димкин нашатырь был действительно хороший. И цена его тоже: ведро картошки за пакетик нашатыря.

Картошка могла быть крупной или мелкой, розовой или полосатой – желтой с фиолетовым. Любая картошка, но ровно ведро. (За отцовский костюм, ненадеванный, дали один мешок картошки.)

Такие были наши нашатырно-картофельные дела.

Наевшись картошки, можно идти на охоту и добыть дичь, то есть превратить картошку в мясо.

А теперь о Димке...

День шел воскресный. В одиннадцать я побежал к Димке Гореву: надо было уговориться о нашатыре: телята рождались. И надо было договориться об изготовлении дроби: с юга спешили утки.

Я бежал нашей улицей с недовольными, серыми рожами домов. Бежал, подпрыгивая: февраль прожигал подошвы моих худых валенок.

Димку я не застал, дом был пуст, и пахло горелым горохом. Димка опять практиковался в стрельбе. Дом после смерти тетки Анны превращался в берлогу. Стены все поковыряны Димкиными дробинами. Братья его колют дрова отчего-то не на улице, а на пороге. Он взъерошился щепками. Стены не побелены. На стене углем мне написано «Жди!» Димкиной рукой. На столе рассыпана вареная картошка. Одна картофелина наполовину очищена и кудрявилась подсохшей кожицей.

Слюна наполнила рот.

В свои четырнадцать лет я всегда хотел есть.

Сидя на уроках, я рисовал на промокашке котлету и тотчас начинал видеть ее и нюхать. Сейчас я повелел подсохшей картошине стать сладким пирожным. Она стала. Я взял его, слизал крем, съел и сел ближе к печке.

Но где же Димка? Раз велел ждать, значит, недалеко.

Наверное, Димка в хлебном стоит в очереди. Ему там хорошо – пахнет хлебом.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.