Димкины сороки

– А давай-ка сварим. Я уже двух слопал.

– Я не буду.

– Помогай щипать и ставь кастрюлю.

Мы ощипали сороку и осмолили ее разогретой кочергой. Густо пахло горелым пером. Выпотрошили, сунули в кипяток. Я не хотел есть сороку, но она варилась, и пахло вкусно. А когда мы положили картошку и лук, я уже ничего не имел против сороки.

Мы долго хлебали суп, черпая его ложками. Я стал блаженно сыт.

– Я терпелив, я все могу, – хвастал, жуя, Димка. – Вот какую себе зеркальную дробь накатал. На десять метров дальше твоей полетит. Я и отца могу дождаться, и сороками прокормлюсь, и порожним с охоты не пойду. Я все на свете могу.

Вечерело. Летели в лес сороки. И каждая несла немного розового заката на груди. Димка считал их, загибая пальцы, и говорил довольно:

– Тысячи их здесь, тысячи. Прокормлюсь...

Солнце тихо садилось. Вспыхнули окна, порозовели, и стали добрыми морды домов.

Сороки летели.

Я глядел на них, и уже летел вместе с сороками, и видел наш город сверху – реку, два моста, кубики домов. Это было страшно и весело.

Пришли братья и раздевались, говоря что-то, но я не видел их...

– Очнись! – крикнул на меня Димка. – Блажной. Сеструха твоя бежит. И точно. Мимо окон к Димке бежала моя сестра, в сером ватнике, с голыми синими коленками, мелькающими в промежутке телогрейки и валенок.

Сестра бежала, раскрыв круглый рот, и кричала.

– Иди! Отцу плохо... – сразу догадался Димка. Братья хором ругали Димку за сорочий суп...

Мой отец умер той же весной, в июне.

На похороны Димка принес нам три булки хлеба – для поминанья. Сказал:

– Это тебе для гостей, сам не жри. Мы с братанами три дня копили. Корми гостей.

Димка шел и за гробом – рядом со мной. На ходу бледные губы Димки шевелились. Он говорил:

– Черемуха сильно цвела, вот в чем дело. Она твоего отца убила. А я бы оживил его, я бы велел ему встать. Я терпеливый. Я велел бы ему вставать миллионов десять раз подряд. И чахотку его я бы пересилил.