Жорж Давид - член французской ассоциации революционных писателей и постоянный сотрудник журнала «Коммуна». Его романы «Двести тысяч человек» (1925 год) и «Парад» (1927 год) ярко рисуют жизнь бедноты в французской провинции. Последний его роман - «Железнодорожный переезд», отрывок из которого мы предлагаем вниманию читателей, - посвящен той же теме. Автор чрезвычайно выпукло показывает жизнь подростка, перебравшегося вместе со своими родителями, разорившимися крестьянами, из деревни в маленький городок. Там юноша становится рабочим и вступает в ряды борцов за дело рабочего класса.

Новый роман Давида, написанный, как всегда, с глубоким знанием описываемой среды, получил высокую оценку Р. Роллана.

В этот пасмурный ноябрьский четверг холодный, сырой, с пронизывающим ветром, я убежал из дому сейчас же после завтрака (отварная картошка без соли, без хлеба, в чаду дымящегося сырого полена) несмотря на уговоры и брань матери, выскочившей вслед за мной на улицу и угрожавшей задать мне трепку. Я побежал к Симоне, мальчугану моих лет; его зажиточные родители торговали на углу базарной площади москательными товарами.

В комнате, примыкавшей к лавке, было жар - то. Камин, облицованный черным мрамором, не дымил, как наш очаг. Мы усаживались у пылающего огня, за ширмами, расшитыми маленькими красными и зелеными человечками, играли в шашки и кости, рассматривали журнал «Досуги хижин». В четыре часа мать Симоне, дородная женщина с усиками, в неизменном черном платье и чепце с длинными лентами, приносила нам в полосатых чашках молоко, подслащенное медом, с воздушными бисквитами. Мне хотелось дочитать «Прерию» Фенимора Купера (Симоне не позволял уносить эту книгу домой): интересно было узнать, убьет ли «Жестокое сердце» вождя племени сиуксов Маторея.

Пока Симоне искал кости и кожаный стаканчик для игры, я, прислонившись спиной к столу и повернувшись животом к огню, открыл книгу с золотым обрезом, с гравюрами по меди, «сокращенную и приспособленную для юношества», изданную «Альфред - Мам и Сын», в Туре. С улицы доносился крик ребятишек. Бронзовые часы под стеклянным колпаком, опушенные внизу желтой синелью, пробили половину. Я вспомнил, как мать утром сказала:

- Нынче ты пойдешь с отцом в Кудрэ. Ты ему нужен.

Я знал, что она прибежит за мной и тут же, на глазах матери Симоне, отхлопает меня по щекам. Но мне хотелось украсть хотя бы четверть часа тепла и покоя, мне хотелось хотя бы в течение десяти минут почувствовать себя столь же богатым, как Симоне.

В лавке робко зазвенел колокольчик. Вошла продрогшая сестра, в рваном головном шарфе. Она пришла за мной.

- И попадет же тебе! - сказала она, шаркая по тротуару рваными калошами.

Мы дошли до нашего домика. Он стоял в конце пригорода, за изгородью огородника Бло. Не дом, а жалкая избушка, хибарка. Единственная комната выбелена известкой. Четыре кровати. Дверь с дырой.

Мать мыла посуду. Подняв голову, она сказала, чтобы я снял калоши и надел башмаки. Отец, в дешевом пальто, в широких синих штанах кровельщика, сидел около маленького окна, положив руки на колени.

Сестра Аделина достала из - под шкафа мои башмаки. Они были куплены на распродаже ко дню первого моего причастия и сильно жали. А до Кудрэ было далеко, больше лье.

Я уже чувствовал, как в новых башмаках отекают ноги.

Мать начистила мой берет и заколола у меня под подбородком коротенькую бабушкину пелеринку. Не говоря ни слова, она поцеловала нас обоих - меня и отца.

Чтобы выйти на дорогу в Кудрэ, минуя рыночную площадь и главную улицу, отец сделал крюк и пошел вдоль безлюдных бульваров. Миновав гостиницу «Зеленого креста» и здание жандармерии, мы вышли на дорогу, не защищенную деревьями. Нас начал хлестать жестокий ветер.

Отец молчал. Сдвинув фуражку немного на бок, засунув руки в карманы, он шел, слегка волоча по привычке ноги. Я кусал губы, чтобы не закричать, так жал правый башмак...

Мы направлялись в Кудрэ, к господину де Шампо. Отец хотел просить господина де Шампо устроить ему какое - нибудь местечко, неважно какое, лишь бы можно было заработать на кусок хлеба.

Мы были бедны, может быть, беднее всех в городе. Мы часто недоедали и были должны за шесть месяцев за квартиру старику Бло. Отец, по специальности кровельщик, поденно работавший у крестьян, только что вышел из районной больницы после операции грыжи.

Выздоровление шло медленно. Болезнь лишила его работы. Его клиентура перешла к Рэнгару, с Нижней улицы. Это было как раз то время, когда филлоксера пожирала виноградники и разоряла крестьян, время плохих заработков, время проклятой нищеты.

Мать вспомнила о господине де Шампо, человеке богатом, уважаемом, достигшем чина генерального советника. Она слыхала, что де Шампо помогал беднякам, устраивал тех, кто не находил работы в городе, на железную дорогу или куда - нибудь еще. Кроме того, Шампо нас знали, им хорошо был известен кровельщик Боссерон. В течение долгих лет одна из моих дальних родственниц, старая дева, служила в Кудрэ кухаркой. Господин де Шампо был ровесником моего отца: они вместе воевали в 1870 году; во время Луарокой кампании господин де Шампо был в чине капитана, а мой отец - рядовым в запасном полку.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.