Он пытался встать. Он стоял на четвереньках и никак не мог встать. Он только медленно поднял ко мне свою красивую голову теленка и смотрел на меня. Так и запомнился он мне.

Я побежал. Я боялся оглянуться назад. Боялся снова увидеть его шатающуюся походку и то, как он падает. Я все удалялся и говорил себе, что бегу тяжело, потому что бегу один, я обманывал себя, потому что я не бежал тяжело, я, можно сказать, летел, и ветер, можно сказать, почти свистел у меня в ушах. Я чувствовал, что произошло что-то неприятное, и думал, что мой бег уводит меня дальше и дальше от неприятного... Быстрее, быстрее, быстрее, говорил я себе. Быстрее, учительница поручила тебе отряд. Тебе надо добежать до лесопилки. Быстрее, быстрее, быстрее... Что-то неприятное, да, произошло. Но уже произошло, и дальше, дальше, дальше, дальше от этого неприятного... А кто не может бегать, тот пусть не бежит. Я замедлил бег. Я замедлил бег, чтобы вернуться, но мне жалко стало пути, который я уже пробежал, и я сказал себе, что замедлил бег, потому что начался подъем. Я одолел пригорок и побежал вниз, и надо было только не споткнуться, не упасть, дорога сама несла меня, но, несмотря не это, бежать мне становилось все труднее и труднее...

С лесопилки везли на подводах доски. Возница был бадаловский дед. Я сошел с дороги, чтобы пропустить последнюю телегу, и немножко обрадовался.

– Дедушка Авак, – сказал я, – внук Дарбненц Арсена не смог с нами бежать, остался на полдороге, уговори его, возьми с собой в село.

– А ты чей сын будешь? – спросил он.

Он был такой старый, что, наверное, не знал моего отца.

– Я внук деда Аветика, – сказал я.

Волы у деда были худющие, а доски были свежие и тяжелые, волы с трудом тащили телегу. Колесо уперлось в камень, телега остановилась.

– Ах ты сукин сын, – сказал он мне и хлестнул вола, – ты оставил товарища на полдороге, а мне велишь везти его домой?

Вол напрягся, колесо переехало камень, и телега двинулась в путь.

Телега уехала, дорога была свободна, но я никак не мог сдвинуться с места. Удары сердца у меня стали глуше, и я как бы провалился в глубокую тишину. Стволы деревьев и пни стояли кругом неподвижные, мягко поблескивал снег, я чувствовал присутствие чего-то знакомого, мне казалось, за спиной у меня связка дубовой коры, и вот я стою, погруженный ее тяжестью в снег. В снег и в самого себя. Я услышал, как далеко на дороге стегнули вола – где-то, значит, напрягся вол, где-то, значит, вертится вхолостую колесо, и переминаются с ноги на ногу, тужатся волы. В мире происходят разные дела, а я торчу тут без пользы, стою себе посреди пустынного поля...

Я уже снова бежал, но в первую минуту еще не понимал, куда бегу. А бежал я, конечно, к лесопилке. Я сказал себе, что бегу к лесопилке, но почему-то мне все время казалось, что я бегу к селу и передо мной лежит на дороге и поднимает на меня свой мутный взгляд Артавазд. Нет, я бежал не к селу, я бежал к лесопилке, бежал за пригоршней опилок. На тропинке возле лесопилки показались черные силуэты наших мальчиков. Я мог побежать короткой дорогой, через снег, мог перебежать замерзшую реку по льду и добраться до лесопилки немного раньше мальчиков, но мне хотелось догнать их и затеряться среди них, стать одним из них. Возле самой лесопилки я догнал их и побежал с ними вместе.

– А где Чужак, не смог бежать? – спросили они у меня.

– Не смог, – сказал я, не посмев сказать «ты сам чужак», я только ответил «не смог».

Я нагнулся и взял две полные пригоршни опилок: одну для Артавазда, другую для себя. Секунду спустя я подумал, что я дам Артавазду те опилки, что в правой руке, – я протяну ему руку как бы для приветствия и скажу: вот, для тебя принес, держи, это твое.

– Ты сколько взял пригоршней? – спросил я кого-то из наших мальчиков.

– Одну, сколько же?

– А для Артавазда не взял?

– Для Артавазда?

– Артавазд отстал, ты не взял для него опилок?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• 15
• 16
• 17
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.