Чужак

– Значит, ты был на лесопилке?

– И ты был, – отвечал я.

Он молча давился слезами и снова не выдерживал, взрывался:

– Но ведь ты не скажешь, не скажешь, что я не был там?

– Твои опилки у тебя в кулаке. Ты взял их сам, – говорил я, но все равно в нем не было – во всем его тщедушном теле не было места для лжи, он плакал и снова и снова повторял:

– А если спросят, откуда опилки?

– С лесопилки.

– Но ведь я не был там, – давился он слезами, – я не был на лесопилке, а у меня опилки, откуда?

Впереди показалось село. Я выпрямился и сказал ему:

– Ты бежишь лучше меня.

Село смотрело на нас с холмов. Нахлобучив на себя черепичные крыши, пристально глядели на нас дома. Село смотрело и видело, что двое его сыновей. – внук деда Арсена и внук деда Аветика – возвращаются откуда-то вместе, один из них, конечно, посильнее, другой немного слабее, но никто никого не опережает, они идут по-товарищески, плечо к плечу. С крыльца школы за нашим возвращением наблюдают, наверное, наши девочки – их зелено-красно-оранжевая стайка... Наши девочки, с ветками цветущей вербы в руках, смотрят сейчас и видят наше жалкое, наше слабое, медленное, такое медленное шествие самых последних.

Он напрягся, но не смог вырваться вперед. Он снова напрягся, на секунду поравнялся со мной, его красная спина мелькнула где-то чуть ли не впереди меня, но даже в эту секунду было понятно, что поравнялся он со мной всего лишь На секунду. И он сам понял это – на его лице зажглась и погасла та жалкая улыбка, которая появляется на лицах людей, принявших свое поражение, примирившихся с этим.

Он прошептал:

– Иди один.

– Смотри, одинокий хачкар, – сказал я.

– Ты что-то говоришь? – прошептал он. – Иди один.

– Говорю – одинокий хачкар.

Что я мог ему еще сказать? Ведь нельзя было просто так, молча, так, как будто рядом с тобой никого нет, будто не бежит с тобой кто-то рядом из последних сил, нельзя ведь было просто так оторваться от него и пронести свою победу под взглядом девочек, через весь школьный двор, к учительнице.

Где-то возле самой школы, у поворота дороги, я оглянулся: он бежал медленно, он был почти там же, где я его оставил, среди снегов чернели хачкар и его маленькая фигурка. Казалось, ничто там не двигалось.

Я выпрямился и вбежал рывком на школьный двор. Никаких голосов. Школьный двор был совершенно безлюден. Я побежал в класс. Доска в классе была вытерта насухо. И в учительской никого не было. Среди тишины мертво двигался маятник часов, и на столе безмолвно умирали ветки вербы. Двор был пуст, перед учительской, на полу, просыпана горсть опилок.