Борис Пантелеймонов. «Страшная книга»

— Вот оно, не зря Федя сидел, дурачком прикидывался, — заявляет седой дед, — вот оно, теперь все скупит.

Базар кончился мрачно: никто не хотел продавать. Даже старуха — продает лук — подобрала губы, прикрыла юбкой лукошко и сидит не шелохнется — не дура, что-бы спускать по такой цене, что потом смеяться будут.

Вечером к дому дьяконицы подошла толпа. Впереди — седой дед, на вытянутых руках хлеб-соль на полотенце. Когда Федя вышел, то все сдернули шапки, подталкивают деда.

— Мир пришел поздравить тебя, Федя, с началом коммерции, — заявляет дед, — в добрый час! Федя злобно взглянул на хитрецов, стоит, не шелохнется. А мир напирает:

— Не побрезгуй откушать у нас.

Чествование происходит в избе старого деда. Федя мрачный. Беда видеть насквозь людей: не лица, а личины, не дружба, а притворство. А кругом сгущается воздух такой лести, что глаза на лоб. Но что-то казалось и правильным. Федя подобрел. Откушал стаканчик, другой.

В глубокую ночь на столе стоит лампа, стекло лопнуло, чадит коричневая от жары бумажка, приклеенная на дырку, к Феде тянется слюнявыми губами пьяный дед:

— Друг наш, благодетель, Федя. Уж так за тебя сердце болит, чего ты сторонишься. Да разве мы по корысти? Эх, поверь старому.

— Не имей сто рублей, имей сто друзей.

— С мира по нитке, голому рубашка.

— Один в поле не воин.

Слушает мудрые речи Федя, и сердце оттаивает. Умней мира не будешь. Что капитал без людей?

Под утро дьяконица встретила Федю со свечкой, сзади ее страшная тень к потолку, глаза у дьяконицы, как серебряные гривенники — крупные и тускло блестят: испугалась.

Федя — еще в кровати, не пришел в себя, как за дверью шум.

— Федя, здравствуй, — вваливается дед, в руке — бутылка водки, — вот, опохмелиться принесли, откушай немного, а больше ни-ни. Пьян да умен, два угодья в нем. Вот как мы. Пить умереть и не пить умереть. Во благовремении…

В пьяном наваждении вспоминает Федя только отдельные картины. Откуда эта солдатка? Чего лезет? Где он, опять у деда?

— Родимый, суженый. Сохну без тебя, не буду греха таить. Красавчик мой.

Жарко прижалась солдатка, впилась в Федю.

— Эй, почтенные, выйдем-ка на минутку! — распоряжается дед.

Опять пришел отец Василий.