Мальчик подхватил с блюда горсть свежих, горячих баурсаков и снова убежал за дом.

Раскрасневшись от жаркого очага, мать склонилась над котлом, вылавливая из брызжущего жира румяные кусочки теста. Она складывала их горкой и улыбалась — видно, сыну нравится печенье, который раз прибегает за ним.

Отец мальчика, вернувшись с работы, остановился в воротах. Подозвал сына.

— Эх, сынок, сынок! Что тебе сказать, чтобы ты наконец понял? — спросил он. — Эти баурсаки делаются из муки, а мука — из пшеницы. Но пшеница не вырастет, если ее не полить потом многих людей... А что делаешь ты, посмотри!

На дворе, среди надкусанных баурсаков, суетливо хлопотали куры.

Мне приснился отец — и я проснулся. Больше не уснуть, не стоит и стараться.

А ночь на исходе. Рассветает... Я выхожу из дома и иду по улицам нашего небольшого аила, спящего на самом берегу озера. Кончаются дома. Впереди поле, а справа — ток.

Вдруг — я не верю своим глазам! — на золотистое зерно ложится красный отблеск, и оно словно взрывается светом. Я оборачиваюсь: вот в чем дело! Из-за гор показалось солнце.

Я подхожу к току ближе. От зерна, вчера привезенного с поля, пахнет радостью изобилия и крестьянским потом... С детства я знаю слова: «отец», «крестьянин», «зерно». Даже сейчас они имеют для меня одинаковый смысл — вот с какого раннего детства я их знаю.

...Каждый день я носил отцу обед. Тропинка, выходя из аила, ведет меня через клеверное поле, вдоль глубокого разводного канала, заросшего чием, прямо к морю пшеничных колосьев. Я останавливаюсь и кричу что есть силы: «Оте-ец! Оте-е-ец!». Он где-то здесь. Он развозит воду по полю, и я всматриваюсь: не мелькнет ли вдали его кетмень?.. «Оте-ец! Оте-е-ец!..» Он появляется из созревающей пшеницы всегда неожиданно. Я бегу навстречу, и он, раскрыв объятия, подхватывает меня, приговаривая: «Здравствуй, малыш! Здравствуй, дорогой мой!» Он подбрасывает меня выше снежных шапок гор: вверху — синяя глубина, внизу — золотисто-зеленые просторы. Я визжу от восторга, он громко и весело хохочет, и мы идем рука об руку на берег канала. По дороге он срывает несколько колосков. Потом разводит маленький костер и жарит горсточку незрелых зерен...

Я иду домой и, растягивая удовольствие, по одному жую поджаренные зерна пшеницы. Половину горсточки я приношу брату. Он недавно начал ходить и ковыляет, переваливаясь, по двору мне навстречу, что-то лепечет, протягивая ручонки. Я усаживаю его на крыльцо и начинаю кормить — так же по одному зернышку. Мама смотрит на нас и вытирает глаза уголком платка, стараясь делать это незаметно, и улыбается...

Но пришло лето, а мне некому стало носить обед в поле. Некому.

Началась война.

Даже мы, дети, знали, что треугольные письма приносят радость, хоть от них всегда тревожно пахло землей, тяжелым потом и порохом.

Вот они, передо мной, — уже истрепанные, пожелтевшие военные письма... Это письмо было заклеено мякишем плохо пропеченного черного хлеба, еще видны его следы. «Дорогая моя, подруга жизни моей, Анар! Дети мои, Арпачи, Буудайчи! Сегодня мы дошли до густого леса и остановились на опушке. Завтра будет бой. Верьте, я не пожалею жизни, чтобы защитить вас, ваше и мое счастье...» Дальше неразборчиво и лишь в конце: «...желаю вам всем крепкого здоровья!».

А на этом — следы мыла: тоже черные, чуть с желтизной. На листках армейской книжки всего несколько слов. «Я мечтал вырастить вас настоящими людьми. Проклятый враг отнял меня у вас, а вас — у меня. Дорогие мои, до свидания! Слушайтесь маму, помогайте ей. Маме очень тяжело сейчас...»

Вот письмо на папиросной бумаге. Дунь — улетит. Даже от слов остались лишь карандашные следы, почти не разобрать. «Только что вышли из боя. Я жив и здоров!.. А ночью снова будет бой. Дети мои...»

Я беру последнее письмо моего отца.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.