– А я что говорю? И я говорю, что ты. А как увидел меня, так и закричал свое: «Стой! Моя!» Не мог же я все так жизненно выдумать.

– Дак ты у меня, пустобол, еще курить попросил!

– Это детали, Фомич. А я общую картину нарисовал. Понимать надо.

– Трепло ты, – смешавшись вконец, заключил Фомичев и, похрустывая сломанными ветками, попадавшими под ноги, пошел в вагончик. Сашка проводил его, наверное, каким-то смешным жестом, потому что слышал Фомичев, как у костерка дружно, взрывом ухнул хохот.

В вагончике, улегшись на раскладушку поверх сладко пахнущего овчиной спальника, оскорбленный Фомичев какое-то время лежал бездумно, отдыхая, чувствуя, как опали, сладко заныли накрученные за день мускулы.

О стекло, в окне напротив, плескался красный отсвет костерка, и оттуда доносились неясные, приглушенные голоса. Кто-то пел, потрескивали полешки в огне. Никогда, ни разу за три года Мальцев, первый в отряде балагур и выдумщик, на языке у которого побывал почти каждый мостовик, не трогал Фомичева своими шуточками – то ли из уважения, то ли из боязни, зная его крутой характер и силу. Поди спроси, почему именно сегодня он так расхрабрился. Фомичев поморщился, вспоминая пережитые у костра неприятные минуты, как он сам растерялся, не нашелся, что сказать в ответ на неожиданный выпад Мальцева.

«Тюха, пень, – обругал себя Фомичев. – А теперь этот фонтан не заткнешь. Стоит один раз потрафить, – сделал он невеселое заключение. И вдруг с облегчением подумал: – Так я же утром уезжаю!»

Когда взойдет солнце, его здесь не будет. До восхода он должен подойти к перевалу, а к полудню нужно быть у прижима, чтобы справиться с ним засветло. Он мысленно представил себе весь путь, который предстоит ему начать через несколько часов. Конечно, все будет хорошо, он видел и не такие дороги. Дорога не пугала его. Другое беспокоило сейчас. Неясное ощущение, преследовавшее Фомичева весь день, будто он что-то безвозвратно теряет, с новой силой охватило его.

Он ворохнулся, заскрипел пружинами раскладушки, лег повыше, заложил руки под голову – так лучше думалось. Но думал он сейчас не о том, оставаться ему на Амгуни или вернуться в город, в отряд. Мысль об этом пришла исподволь, обкатавшись в глубинах сознания, и потому не была для него так уж неожиданна. Сейчас он вел разговор с женой. Она сказала:

«Я знаю, почему ты уцепился за БАМ».

Фомичев поежился: она все сводит к одному! Но ему нужно было оставаться спокойным. И он спокойно сказал, называя ее, как давно не называл:

«Послушай, Леля... – Он, прислушиваясь к себе, помедлил. – Послушай, что скажу... Тебе только и могу сказать такое, роднее тебя, сама знаешь, никого нет у меня. Ты да вот Анютка еще. Она пока не в счет. Так вот, значит, слушай мое слово. Не один раз думал я. Слушай, Леля... не смогу я в другом месте быть! Думал – не смогу!.. Как болезнь какая, напасть, что ли... Заклинило меня на этих мостах».

Фомичев лежал, уставившись в потолок. Разговор с женой обескровил его. Он еще никогда не наговаривал так много кряду и так складно. Это его удивило. «Поди ж ты! И откуда слова-то взялись! – Он слабо улыбнулся. – Приспичит, так не то что слова найдешь – соловьем запоешь!»

Умиротворенный, он подумал, что теперь-то имеет полное право спокойно спать. Он так и сделал: закрыл глаза, затих. Но в голове ворошились какие-то непроявленные мысли. Они возникали и пропадали, напластовывались одна на другую, то смутные, то радостные, когда вдруг охватывало его ощущение близости утра, то тревожные – трудно будет ему без двух самых близких на весь белый свет, самых дорогих его сердцу людей...

Фомичев уже задремал, когда Сашка пришел от костра. Стараясь меньше производить шуму, Мальцев ступал на носки, сдерживал дыхание, стаскивая штаны и рубаху, а затем бесшумно, как-то невесомо повалился на раскладушку рядом. Фомичев не хотел показывать Сашке, что не спит еще, и лежал тихо с закрытыми глазами.

Сон явно расклеился. Фомичеву захотелось курить, но он не решался задымить, думая, что испортит этим чистый воздух в вагончике и что он не один здесь живет. Он долго лежал и прислушивался, как все сильнее сосет под ложечкой, потом, так же соблюдая осторожность, как до него Сашка, поднялся с раскладушки, нащупал на откидном столике сигареты и спички и, прихватив их, вышел из вагончика.

Стояла ночь. Тихая, темная, глухая. Куда-то далеко, черно уходила от скученных вагончиков тайга. Справа и слева высоко сливались с небом горы, а внизу под невидимым срывом яра ощутимо неслась, пошуркивая галькой, Амгунь. Оттуда тянуло родниковой чистоты свежестью. Ощущая ногами росяной холодок трав, забыв про курево, Фомичев вдыхал полной грудью взбадривающий воздух с реки, брел наугад, куда ступали ноги.

Что-то творил с ним этот чистый речной воздух. Врачевал, что ли. Чувствовал себя Фомичев здоровым и сильным. Необыкновенные мысли и видения накатывали на него. Показалось ему: они не из-за Амгуни здесь, а предстоит им соединить один край земли с другим. Огромным мостом. Он даже голову запрокинул, оглядывая горы, как бы желая прикинуть, какие опоры нужно поставить им, чтобы уложить пролеты на вершины. Выходило – высокие, и засомневался было Фомичев: неужто не осилим? Еще раз оглядел горы и проговорил вслух твердо:

– Совладаем. Вполне.

«Мост на славу будет», – подумалось ему.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.