- Слышал от вас же.

- Потом нас вывезли, в конце концов, мы очутились с мамой на Кубани, но все-таки попали там в оккупацию. После войны я работала в колхозе звеньевой - наполовину еще горожанка, наполовину уже крестьянка. Уж не знаю, характер я показала или бесхарактерность - скорее последнее, - но я ушла из колхоза.

Геннадий сосредоточенно дымил папиросой.

- Скажете, это плохо, что я ушла в буфетчицы, в повара?... Скажете, плохо?...

Он ничего не мог сказать. Он нервно передернул плечами.

- Но вот послушайте, как это получилось. Я ведь тоже была в те годы боевой. Мальчишескую прическу носила, когда ее никто еще не носил и моды такой не было. Приехала я на Камчатку, чтобы доказать что-то самой себе, именно самой себе! Заявилась в управление тралового флота. Увидел там меня капитан один. Добро, говорит. Хочешь коком?... Коком возьму. А больше меня никем не брали. Что было делать? Сказала: хочу. Сказала и не жалею. Меня еще мама кое-какой кулинарии учила, пока была жива. У нас семья до войны была известная. Папа - доктор наук, за границу ездил. Короче, умели в нашем доме готовить, только я это плохо помню, мне, должно быть, кулинарные способности по наследству передались. Я рыбакам - не верите? - как закачу фаршированного осьминога с шоколадной приправой, что тебе в лучших домах Парижа и Барселоны. Пожалуйста! Или нарезанную ломтиками каракатицу, запеченную в тесте. Мои едоки пальчики облизывали. Не верите?

- Почему, верю, - сказал Геннадий. Он вспомнил, что уже ел каракатицу Ольгиного приготовления, хотя и не запеченную в тесте; не сообщи она ему заранее об этом, он принял бы блюдо за какой-то неведомый деликатес.

Ежась от вечернего туманца, Ольга глуховато и монотонно продолжала:

- Иногда мне кажется, что я не нашла своего места в жизни. А иногда я, наоборот, убеждена, что вот оно, мое место: море, суда, плавучие и береговые китобазы, и что мое общество - именно эти вот, во многом неустроенные люди, и что с ними я должна драться против них же, и что с ними я должна дружить. Правда, последнее у меня не всегда получается. Это потому, что я злая!...

Они не заметили, как возвратились в поселок. Стало ветрено. Еще ниже пал туман. Лампочки на столбах расплылись мутными пятнами, они как бы висели в воздухе сами по себе, подобно белесым солнцам, отъединенные от всего привычного. Таинственно журчала вода, - она срывалась со скал, бежала между корневищ ольшаника - родниковая и со снежных заплат, которыми пестрели окрестные сопки. Этой водою был жив поселок, люди направили ее в трубы, разогнали по колонкам, но где она оставалась свободной, там продолжала петь свою постоянную, никому не подвластную меланхолическую песню.

Уже через неделю Ольга знала уйму разных разностей о китах. То есть она и сама могла бы кое-кого просветить насчет того, что самое чудесное сало у пищевых китов ушное, содержащееся как бы в мешках вокруг ушных раковин: оно не дает запаха рыбы, на нем можно жарить не только мясо, котлеты, но и хворост, сдобу. Она знала, что в августе сейвалы едят много рыбы, и мясо у них в эту пору пахнет ею, а вот кашалот потребляет преимущественно головоногих моллюсков, и сердце у него нежное по вкусу. Ах, да что там, был бы только кит свеженький, кондиционный!...

Но для Ольги было новостью, например, что в вонючей пищевой муке, получаемой после перемола костей и мяса, содержится до шестидесяти процентов белка и килограмм такой муки стоит дороже самой лучшей пшеничной.

В чистом виде никакая тварь ее не станет есть, но если добавлять понемногу в корм, у птиц увеличивается яйценоскость, у скота - прирост мяса.

Геннадий сказал, что недавно Швеция хотела купить у нас этой муки, но ей пришлось отказать, потому что вся она разошлась на внутреннем рынке.

В общем, о китах через неделю она знала все или почти все.

Через две недели она знала кое-что и об инспекторе рыбнадзора (он был неразговорчив и скрытен) и даже смотрела у него коллекции раковин, а заодно и множество стереофотографий.

С этой диковиной она столкнулась впервые. На особой подставочке Геннадий ребром к ребру закрепил две тускловатые, с плоскостным изображением фотографии. И в увеличительном стеклышке - стоило только найти правильный угол зрения - невыразительный пейзаж вдруг обретал стереоскопичность, в фотографии появлялась глубина, многоплановость, деревья, кустики, камыши у реки как бы зашевелились и задышали, каждая веточка сама по себе, каждая настолько живая, что ее хотелось тронуть рукой.

Иногда и пустяк способен взволновать, если он что-то говорит сердцу. Ольга повернула к хозяину раскрасневшееся лицо и сказала шепотом:

- Здорово, правда? Вы молодец! Вас все интересует. - Оробев и как-то стушевавшись в непривычной обстановке, она внимательно посмотрела вокруг. - И книги у вас какие разные! А я только художественные читаю да еще по кулинарии...

Геннадий тоже оробел: в том, что он увлекался стереофотографией, не было никакой сложности, никакой заслуги.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• …
• 13
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.