Бесстрашие

Зоотехники проникают теперь в самые отдаленные уголки Кабарды и всюду организуют искусственное обсеменение. Это дается им не просто. Косный мир древних законов, кулацкая цепь суеверий окружают их дело непримиримой враждой.

В Кочкарташе молодому практиканту повезло: к нему на помощь пришла местная учительница Батта Кайсымова, та самая, адрес которой мне дали в нальчикском женотделе.

Это было подлинное бесстрашие, и оно озарило работу. Батта ходила по дворам, убеждая горцев в целесообразности нового мероприятия. На пункт она ушла не одна; она организовала зоотехническую практику для старших ребят, добилась освобождения их от пастушеских обязанностей при стаде и увела с собой на пункт.

Дни проходили в напряженной работе. Зоотехник возился теперь только с производителем. Батта заведывала лабораторией. Мутную высокопородную страсть она измеряла в пробирках и разбавляла водой 1: 20.

По вечерам Батта возвращалась в аул. На площади - там, где в былое время после молитвы перед межгитом молодые горцы часами слушали степенную речь стариков, - было в эту минуту безмолвно и мертво.

Старики стояли здесь, не поднимая глаз, и Батта проходила, видя на их лицах одни насупленные взлохмаченные брови.

Батта выросла в Кочкарташе, и каждый аульский бедняк любил ее, потому что знал, что она дочь Таурана. Отец изредка навещал аул, но все реже и раже; областной комитет бросал Таурана с одного ответственного участка на другой. Старый большевик не знал отдыха.

В гражданскую войну по всем пяти кабардинским ущельям поднялась слава Таурана. Полковник Серебряков, палач горской бедноты, хорошо знал внезапную силу его партизанских отрядов.

Между делом догадался Тауран, когда подросла в ауле дочь, вывезти ее из ущелья. Двенадцати лет Батта уже ходила с топографической партией по малкинским полям. Она делала черную работу: стояла у вешки - дикая неграмотная горская девочка. Ее опекали старшие товарищи, одичавшие в поле, топографы и землемеры.

В Кочкарташ возвратилась Батта уже учительницей и комсомолкой и прошлой осенью стала известна по всем аулам, как в гражданскую войну ее отец. На крохотные поля Кочкарташа женские бригады, впервые в Кабарде, вышли под руководством Батты ломать кукурузу.

А сегодня - этот металлический шприц...

Батта стала не просто честным и мужественным борцом. Она прекрасно разбиралась в своих поступках и знала им цену.

Поздно вечером, отдохнув после работы, мы выходили на школьное крыльцо и разговаривали о горской жизни.

- Бесстрашие не всякое уважать надо, - говорила Батта. На краю аула выл пес, и было дико вокруг: дикая высота, дикая груша у нашего крыльца, дикое небо над головой в осколках звезд... - Смелость на пользу советской власти должна быть. А не так, как прежде, - под коня за папахой...

Бесстрашие!

Я не застал в Кабарде ни кровопролитных фамильных схваток, ни героических подвигов конных партизанских отрядов. Кинжал и сабля уже висели на стенах в тех саклях, которые я посетил в Кабарде в поисках кинематографического сюжета.

Но я видел будничную работу Батты Кайсымовой на случном пункте. И еще я видел оробевшего кабардинца на дороге у баксанской стройки в ту минуту, когда он ловил разбежавшихся кур, а над ним висела уничтожающая, как проклятие, брань стариков:

- Птичий пастух!

Я знал, чем измеряется мужество в Кабарде, и мне захотелось рассказать Батте о «птичьем пастухе» и его позорном смущении.

Батта слушала меня молча, запрокинув голову. Внезапно из темноты ночи рядом с нами возник молодой кабардинец. Поглядывая злыми глазами, он заговорил с Баттой резко и непримиримо.