На Онеге

- Я и тебе положу два...

- Зачем ты сказал, зачем ты сказал... про сахар, - упрекал Павел, когда, шумя платьем, Груня отошла. Рука Петьки, протянутая к стакану, застыла в воздухе: он ничего не понимал. Но для Павла было ясно, что Груня считает его хвастунишкой, болтуном. И рой догадок, как пчелы, вился в его уме. Может - быть, она просто из жалости положила два куска, потому что он уезжает. А новое платье надела, потому что пойдет на свиданье, может - быть, с Петькой, он красивый, хорошо одетый. И лицо Петьки снова начинает не нравиться Павлу.

Кругом говор и шум.

Лаврентий Прокопьевич, ворочаясь на табуретке, говорит, похлопывая по колену, и с каждым словом из его рта вылетают брызги и падают в бороду.

- Сон я нынче видел какой. Кушайте, кушайте, ребята. Будто проснулся я ночью, пошел в уборную, слышу, завод шумит. Что за черт - шумит. А у меня от раненья в голову звоны разные иногда в ушах бывают: - приснится, думаю. Растолкал бабу: - Послушай - ка, говорю. Шумит, - говорит баба. - Глуха и ты матушка, - говорю, - не может он шуметь и приказу о спуску не было и пилоставы на войне, без пилоставов не может завод шуметь. Ну - ка поднимем Грунятку, у ней ухо молодое, дотошливое. - Шумит, папа, говорит Грунятка, лесокатка бренчит, « рамы» визжат, циркуль басом поет, дроворезка ему голоском тоненьким подпевает. Шумит.

Не стерпел тут я, выпорхнул на улицу, и уж будто день на улице, и солнышко так и хлещет в глаза до слез. Идут навстрет работницы, смеются, отворачиваются.

- Ты что, говорят, без порток бегаешь, в одном нижнем белье, в милицию тебя надо...

А я бегу, бегу - к заводу. И что за чертоплешь, бегу, а добежать не могу. Бегу час, бегу два, добежать не могу. Идет вовстрет пилостав Подковырин.

- Ты откуда, говорю, взялся, с фронту убежал?..

Эвва, - говорит, - я уж давно приехал, фронты все пошабашны и вчера я у тебя на именинах гулял, забыл что ли?...

- На сколько рам, - спрашиваю, - завод идет?..

- На все восемь.

- А у циркуля, - спрашиваю, - Тимофей работает??

- Тимофей убит. Циркуль сам работает.

- Как сам? Без человека. Да он весь товар перепортит! Что за непорядок? Под суд меня упекут...

Бегу, бегу, добежать не могу, а и всего полверсты. Слышу, как и вагонетки на бирже позвякивают, доски хлопают, девки поют, а не могу добежать. Будто ноги кто веревкой опутал, и за зад тянут, вцепится кто - то в кальсоны, тянет...

Так и не добежал проснулся.

И что же... барахтаюсь я на полу у кровати ногами в одеяле, а за кальсоны меня котенок тянет, играет. Так горько стало. Пошел в уборную, глянул в окошечко, молчит завод, и в боку, в то место, где снаряд ударил, белыми досками забито, точь - в - точь пластырь на ране. Эх... плесни - ка, Грунятка, отцу.

Сон всех удивил.

- Главное дело циркуль, - сказал бородатый кузнец Семен, недавно вернувшийся с местного северного фронта и вновь мобилизованный партячейкой, товар портить, ишь ты! За такой саботаж под суд беспременно...