- Нет. Она, как белая бабочка, неотступно вилась возле них, и Павел думал, что она ждет Петьку. Яркий румянец зажег его щеки. Он пошел. Четкие, взволнованные шаги слышались сзади, тогда он остановился, подождал, и они пошли рядом, вслушиваясь в шум, песни доносились с пристани. Небо дрожало над ними голубое, веселое, было светло, как днем, и только тишина напоминала о том, что это ночь, белая, июльская ночь.

- Павлик, скажи, Польшу победят, больше войны не будет? - Думаю, что нет.

- И ты... И вы все вернетесь сразу же обратно?

- Я не вернусь.

- А отчего ночью весной звезд не бывает? - Оттого, что светло. На юге бывают и весной.

У церкви, окруженной венцом березок, остановились. Здесь пути расходились.

- Ну, Груня, прощай. Будь хорошей комсомолкой. Матери не слушай, она не современная. Слушай отца, он наш человек. Пе... Петька тоже поможет советом...

Синие, притихшие глаза вонзились в него, говорили быть смелым. Павел ничего не сказал, не успел сказать. Груня вздохнула, вырвала руку из его вспотевших пальцев, и белое платье, как бабочка, порхнуло вдоль улицы, и Павел услышал:

- Трусишка! Трусишка!

Березы у церкви смеялись каждым листком.

Черемухи, пригибаясь под снегом цветов, вторили зеленой шумихой.

VI

ПАВЕЛ поднялся в свой дом по зыбкой, скрипучей лесенке. Мать лежала в постели, умиленно закрыв глаза. Отец в кальсонах, сгорбился у изголовья, с евангелием на коленях. Он читал про нагорную проповедь, останавливался и думал. Увидя сына, захлопнул книгу, снял очки, протер их слюной и полез на печку спать. Мать открыла глаза, прослезилась. Павел приблизился.

- Лучше тебе? Был доктор?

- Приходил. Говорит: лучше. - Что - ж он лекарств не дал? - Нету, говорит. Все вышли. - Врет. Кто масла принесет, тому есть. Уж я б ему задал...

- Вот, мама, нам сегодня в клубе давали... Хлеб. Белый, по три ломтя, - соврал он, - один я изничтожил, а два принес: один тебе, другой тятьке. Поешь ситного, лучше будет. А вот сахару украл три глызки - это тебе, утром с чаем попьешь. Тять, слезай, ситный есть.

Отец не отвечал.

- Ел бы уж сам... - сказала мать, - мне есть ничего не хочется, не могу. Она зашевелилась и застонала. - Ох... наклонись ко мне, - обняла его, окропила едкими, как купорос слезами, - не бросай меня, Пашка. Один остался. Была Дуня, песни пела, померла, и петь некому. И Витя преставился, утонул младенчик, - я виновата. Помру, а он и скажет на том свете. Ох... там селедки в кухне остались - возьми. Да чего ты дрожишь, знобит, холодно на улице?

- Меня, мама, парень один трусишкой назвал. Дурак он. Ну, ты спи... и я спать буду. Не брошу я тебя... Спи.

Павел осторожно, на носочках, направился в соседнюю комнату и прикрыл дверь. В комнате от красных ситцевых занавесок был розовый полусвет. Пол, стены, столы - все было розово. В этой маленькой, чистенькой комнатушке Павел читал, писал, спал, Вся она была увешана иконами, фотографиями тетушек, бабушек, дядь. На столе лежала библия. От книг, от икон, от лампад пахло ладаном и каким - то другим затхлым запахом, от которого у Павла ныли виски. Он пробовал прибивать портреты вождей, раскладывал свои книги, но отец молчаливо выбрасывал их вон. Все осталось прежним. И Павел стыдился звать товарищей в гости.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.