Борея. И только. На дворе живой собаки нет. Вот, правда, мужичок, за ним две бабы

вслед...» и т. д.

Жесть оказалась золотом. Самая эта манера: давать как бы перечень, как бы каталог удручающих образов, чтобы выразить свою «проклятую хандру», свою боль о неблагообразии окружающей жизни, - впоследствии стала типично некрасовской. Перечтите гениальные стихотворения Некрасова, объединенные заглавием «О погоде», вы увидите, до какой степени они родственны этому болдинскому стихотворению Пушкина. Вообще в этом стихотворении самый звук голоса словно некрасовский, хотя, как справедливо замечает В. Кирпотин, - в этом стихотворении «выражена тоска, а не ненависть».

Когда в 1845 году появилась «Колыбельная песня» Некрасова, друг Пушкина, «высокодумный» Плетнев, считавший себя блюстителем пушкинских традиций и изящной словесности, пришел в ужас от стихотворения Некрасова и выразил свое негодование так:

«Мы желали бы знать: для кого все это печатается? Ужели есть жалкие читатели, которым понравится собрание столь грязных исчадий праздности. Это последняя ступень, до которой могла упасть в литературе шутка, если только не преступление называть шуткою то, чего нельзя назвать публично собственным именем».

Между тем Некрасов сделал в «Колыбельной пеоне», пародирующей «Казачью колыбельную песню» Лермонтова, то самое, что не раз и не два делал Пушкин: он при помощи пародии снизил высокое стихотворение другого поэта. Вспомним, например, пародию Пушкина на «Божественную комедию» Данте:

«И лопал на огне печеный ростовщик...

Тогда услышал я (о диво!) запах скверный,

Как будто тухлое разбилося яйцо...

Я, нос себе зажав, отворотил лицо».

Так что, если Плетнев считал нужным кричать о кощунственном отношении Некрасова к высокой поэзии, ему следовало лет за пятнадцать до этого возмутиться такими же святотатственными поступками Пушкина.

Я уже не говорю о простонародности некрасовского языка, о его просторечии. Всякому школьнику ясно, что некрасовская поэзия, почти вся проникнутая великорусским фольклором, ближе всего в этом отношении к поэзии Пушкина.

Пушкин и здесь «шел к Некрасову». Все усиливавшееся в нем тяготение к художественному реализму, к демократизации речи, к ее предметности, к ее «прозаичности» и есть, в сущности, тяготение к Некрасову, исторически оправданное, неизбежное, единственно плодотворное в те годы, когда дворянская лирика пережила себя и начала потухать.

То некрасовское, что с каждым годом все сильнее проявлялось в его творчестве. должно было при дальнейшем своем развитии стать противудворянским, плебейским, пойти на потребу молодой демократии.

Не даром единственным критиком, который понял все величие Пушкина, был вождь этой молодой демократии - Белинский. В то время как дворянская критика сороковых годов оказалась бессильна уразуметь хоть отчасти историческое значение Пушкина, «плебей» Белинский, несмотря на свое несогласие с мировоззрением поэта, явился первым его истолкователем для широких читательских масс.

Пушкина по-настоящему поняли только здесь, только в этих некрасовских, разночинных кругах. Правда, Белинский сурово осудил аристократические тенденции некоторых пушкинских творений, но он первый дал широкую оценку всего его творчества, первый прославил Пушкина как великого гуманиста, великого народного художника, великого зачинателя русской национальной словесности.

Как раз в ту пору, когда Белинский писал свои знаменитые статьи о поэзии Пушкина, Некрасов был одним из его ближайших друзей, его единомышленником, учеником и сотрудником. Эти статьи писались буквально на глазах у Некрасова. Многие из этих статей Белинский читал Некрасову в рукописи. Можно ли сомневаться, что статьи вполне выражали отношение самого Некрасова к Пушкину? В то время единомыслие Белинского и Некрасова было так велико, что статьи Некрасова в «Литературной газете» часто казались простым пересказом тех статей, которые готовил Белинский в ближайшую книжку «Отечественных записок» Краевского. Можно было бы документально доказать, что Некрасов всю жизнь воспринимал Пушкина «по Белинскому». Через несколько лет, при первой цензурной возможности, он напечатал в своем «Современнике» восторженную характеристику всего этого цикла статей «неистового Виссариона» о Пушкине, данную Н. Г. Чернышевским.

В этом был многознаменательный исторический смысл: подлинным наследником Пушкина, продолжателем его литературного дела оказался не Аполлон Майков, не Борис Алмазов, не Мей, не Апухтин, не один из сотни эпигонов, прокламировавших свою верность традициям Пушкина, а такой, казалось бы, «посторонний», «чужой» человек, как Некрасов, сокрушитель всех норм аристократической, «высокой», «благородной» эстетики.

Этим было, так сказать, предсказано то восторженно-любовное отношение к Пушкину, которое столь бурно проявляет теперь великая советская демократия.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.