У Некрасова была своя Арина Родионовна, благодушная няня из дворовых крестьянок. Некрасов, как и Пушкин, воспел эту няню в стихах:

«Я к няне убегал... Ах, няня! сколько раз Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час...»

Должно быть, много было в этой женщине доброты и сердечной чуткости, если поэт, уже сделавшись взрослым, чуть не со слезами вспоминал о ней в минуты тоски. Впоследствии он сам говорил, что стоило ему произнести ее имя – и в нем пробуждалась нежность:

«При имени ее впадая в умиленье,

Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?»

Благоговенье – огромное слово. Замечательным человеком была, должно быть, эта дворовая женщина, если могла внушить своему питомцу такое необыкновенное чувство.

Но чувство это, оказывается, держалось недолго. Вскоре его почему-то сменила такая же страстная злоба. С негодованием пишет Некрасов о той же няне:

«Ее бессмысленной и вредной доброты, На память мне пришли немногие черты, И грудь моя полна враждой и злостью новой...»

Эта внезапная «злость и вражда», совершенно немыслимая у поэтов предыдущей эпохи, не могла не поразить тогдашних почитателей Пушкина, которые и в пушкинской лирике и в «Евгении Онегине» привыкли умиляться обаятельным образом няни.

В черновой рукописи Некрасов уже вполне откровенно делает против Пушкина иронический выпад:

«О нянях на Руси, Такие есть стихи, что боже упаси!»

Эти строки заимствованы мною из некрасовского стихотворения «Родина».

Родиной здесь названа не Россия, а та помещичья усадьба, в которой родился Некрасов. К этой усадьбе у Некрасова одно чувство – ненависть. Никакой пощады, только сжатые кулаки и проклятья – вот пафос этих стихов. Если есть в барской усадьбе что-нибудь прелестное, поэтичное, трогательное – хотя бы даже воспетое Пушкиным, – нужно все это заклеймить и отвергнуть! Некрасов не позволяет себе умиляться ни «златыми нивами», ни «зелеными пажитями», ни «задумчивыми девами», ни их «Смиренными нянями». Он не хочет, чтобы ненависть его была смягчена умилением. Долой весь этот ассортимент очаровательных образов, так или иначе связанных с барской усадьбой! В своей непримиримости Некрасов дошел до того, что не побоялся выразить громкую радость, когда узнал, что его наследственная родовая усадьба разрушена, а крестьяне порубили его лес:

«С отрадой вижу я, что срублен темный бор... И нива выжжена... И на бок валится пустой и мрачный дом...»

При такой грозной, испепеляющей ярости ко всему, что связано с дворянской усадьбой, как же было ему, отщепенцу этой дворянской усадьбы, не подавить в себе идиллических воспоминаний о той смиренной рабыне, которая ласкала его в детстве? Ее ласка представляется ему теперь «вредной», «бессмысленной» именно потому, что вредно и бессмысленно все, что может хоть отчасти смягчить его гнев против растленного дворянского быта.

И, охваченный этим демократическим гневом, он не раз и не два противопоставляет свое творчество пушкинскому.

В 1851 году, окончательно осознав свой особенный, некрасовский путь в истории русской поэзии, он написал программное стихотворение «Муза», замечательное именно тем, что все оно построено как явная антитеза той «Музе», которую воплотил в своей юношеской лирике Пушкин.

Эта Муза выведена у Пушкина в виде веселой подруги, склоняющейся над колыбелью ребенка и поющей ему чудесные песни:

«Ты, детскую качая колыбель, Мой юный слух напевами пленила, И меж пелен оставила свирель, Которую сама заворожила».

Некрасов воспользовался этим образом пушкинской Музы, для того чтобы показать, до какой степени его собственная Муза не похожа на пушкинскую.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.