Я закрыл глаза и увидел красные пятна и витые линии. И почувствовад. что руки мои плавают в воздухе, как во сне.
– Вибрация, – услышал я голос Шумова. – Открой глаза.
Я открыл глаза и увидел, что руки мои, одна выше другой, дрожали неестественно и странно.
Шумов наладил сверло, отбросил обломок витой стали. Потом он затянул тиски на четыре дополнительных оборота, хотя мне казалось, что я уже повернул гайки до отказа. Колосник замер, вибрация исчезла, и сверло, разбрызгивая воду, погрузилось в металл.
А над заводом уже плыл гудок, возвещавший окончание первой смены. И голос гудка показался мне вибрирующим, столько в нем было стальной усталости.
Война доставала нас всюду. Она обступала нас со всех сторон. Мы привыкали к ней, как привыкают к повседневности. Завтра мы должны были стать ее солдатами.
На завод приходили порожняком длинные составы. Их пригоняли ночью. Они шли с запада. Меня поразила нацарапанная на одном вагоне надпись: «Станция «Война». Все эти составы должны были вернуться на ту же станцию.
Вагоны были наглухо закрыты, хотя бока и крыши зияли пробоинами от осколков орудийных снарядов и авиационных бомб. Если колеса были в сохранности, их гнали к нам. на переоборудование.
Был среди нас мальчик, очень странный человек. Он знал множество стихов, но урывками, строчками. Одну и ту же строчку он мог повторять целыми днями, и она всегда получала какой-то новый смысл, когда он говорил: «Европа мне напомнила гранату со снятым неожиданно кольцом».
Мы шли вдоль состава, исчерченного пулями и надписями. «Европа мне напомнила гранату со снятым неожиданно кольцом ». Что-то было в этой строке важное, чего мы тогда еще понять не могли.
Это были новые стихи, которые он находил в журналах. Их еще не было ни в книгах, ни в сборниках. Да и попадали они в наши руки редко, эти книги. «Далека, далека эта песня, знойный август обжег кусты, и три месяца мне неизвестно, что с тобою и где же ты»... Это был август 1941 года. Наверное, тогда поэту, сложившему стихи, еше не приходило в голову, что война будет долгой, не три месяца, а четыре бесконечных года.
Мальчика со стихами звати Сергей Муратов. Он вырос в военной семье Толстые стекла его роговых очков отделили его от военной службы в будущем. И он считал это какой-то своей виной.
С ним всегда происходило нечто такое, что касалось каждого из нас. Это был удивительный человек Я думаю, что он мог бы стать большим поэтом. Не
потому, что он помнил и повторял удивительные строки стихов, а потому, что он слышал голос времени.
Впрочем, он мог бы стать и выдающимся историком. И вообще, где бы он ни оказался, ему, наверное, предназначалась какая-нибудь особенная участь, неотделимая от судьбы его поколения.
В пустых вагонах, в которые мы проникали через пробоины, мы находили обрывки писем, фотографии, газеты. Он собирал эти бумаги, уверяя нас, что со временем они станут документами нашей эпохи.
– Чаще всего, – говорил он, – историческим документом становится именно то, чему современники не придают значения.
В обрывке какого-то письма говорилось о Заячьей горке. О горке, на которой во время половодья собираются зайцы. Совсем простое, сельское, невоенное письмо. Только вскользь упоминалось Варшавское шоссе и какая-то деревня Фомино. Писал неизвестный солдат, имени которого разобрать было невозможно. Письмо, по-видимому, было неотправленным...
И адреса на нем тоже не было. Обрывок листка из ученической тетради. Письмо, написанное химическим карандашом. Были там такие строки: «Как там поживают мальчишки с нашей улицы? Живы ли они?» Этот вопрос не показался нам странным. Многие из нас были под бомбежками, кочевали по вокзалам в дни эвакуации, холодали и голодали на открытых платформах, жили где попало... Женька Серафимов говорил, что под мостом спать плохо, потому что мосты бомбят по нескольку раз, даже если они уже разрушены. Гораздо спокойнее бывает в открытом поле, подальше от дорог и строений: если найдется сухая воронка, то лучше всего. По теории вероятности второй снаряд в одну и ту же точку не попадает.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
С секретарем Центрального Комитета ЛКСМ Армении Фриком Мкртчяном беседует специальный корреспондент «Смены» Валерий Евсеев