Повесть о моем друге

Как же он говорил тогда – Вдохновенно, с жаром и пафосом – старый художник! В те долгие зимние вечера и родилась у Сергея потребность встречи с прекрасным – с картиной и книгой стихов, с музыкой, балетом, театром и кинематографом.

– Все-таки я, старый чудак, дожил до новой жизни, – любил повторять профессор Пэн. – Кто бы мог поверить в это, кто?

Он и вправду многим казался совершенным чудаком: в мастерскую к нему приезжали гости из

Москвы, Ленинграда, бойкие барышни из ВОКСа по-хозяйски показывали его работы иностранцам, но на все, даже самые выгодные предложения он отвечал неизменным отказом. Пэн почти никогда не продавал своих картин – только в случае крайней нужды, когда не на что было купить холст и краски.

Потом реже и реже становились их встречи – появились у Сергея иные дела, жизнь в городе налаживалась, старому художнику жилось легче...

Но однажды утром город облетела страшная весть: старика Пэна, гордость нашего города, зверски убили в его мастерской.

Это было страшное преступление. Отряд милиции оцепил дом Пэна, в ателье старого живописца никого не пускали. Городской фотограф, приглашенный горотделом угрозыска, делал снимки для следователя – восемнадцать ножевых ран насчитали тогда на худеньком теле старого художника.

Хоронил Пэна почти весь город. Тысячи людей, никогда, наверное, и не видевших работ его, шли за грубо сколоченным сосновым гробом.

А к вечеру город облетело новое известие: преступников нашли. Ими оказались родственники старого профессора живописи – сестра и два племянника. Кто-то внушил им, что старик несметно богат, что, мол, в закоулках мастерской прячет он золото и драгоценности. И они потребовали у Пэна показать, где лежат сокровища. Им не пришло в голову, что все свои заработки старик тратил на холст и краски, на книги по искусству да еще на любимый и тогда такой дорогой черный кофе...

Сергея назначили общественным обвинителем на суде. Всю ночь перед началом процесса сочинял он гневную речь. Утром срывающимся от волнения голосом потребовал высшей меры наказания для всех троих участников преступления...

А после объявления приговора комсомольцы решили создать в опустевшей мастерской музей, показать горожанам работы художника, знаменитого их земляка. Когда в горкоме обсуждали, кто будет директором музея, выбор пал на Сергея.

Так в восемнадцать лет Сергей Антонов по совместительству стал директором художественного музея.

В этом музее хранилось более двухсот произведений профессора Пэна. Они размещались на трех этажах просторного здания. Война не пощадила искусство – музей Пэна сожгли фашисты, множество произведений бесследно пропало. Но все же в городах Белоруссии в картинных галереях и музеях сохранилось несколько десятков картин Пэна.

– Вы знали Пэна?! Неужели?! Расскажите, пожалуйста, о нем подробней! – Мой собеседник, прославленный, известный всему миру художник, вдруг потерял интерес к окружающим, отмахнулся от осаждающих его поклонников и, крепко ухватив меня за руку, увел в свой кабинет, усадил в старинное кожаное кресло и начал жадно расспрашивать о профессоре Пэне.

Разговор этот происходил несколько десятилетий после гибели Пэна, в Париже, на весеннем вернисаже.

Художника, так настойчиво расспрашивавшего меня о Пэне, звали Марк Шагал.

Когда-то Шагал был учеником Пэна, затем решил, что учиться ему уже нечему, а потом и вовсе уехал из России, обосновавшись во Франции. И вспомнилось мне, как, бывало, старик Пэн ворчливо говорил Сергею и мне:

– Шагал талантливый, очень даже талантливый, но как бы он там не сбился с пути, в этой Франции, как бы не начал писать на потребу толстосумам всяких там наших козочек в их облаках... Я ведь учил его реализму, я так любил его, я верю в него, до сегодняшнего дня верю – он так одарен от природы, этот мой мальчик, Марк...

...Марк Шагал... Салфетка, на которой он – в шутку или всерьез – оставляет свой автограф, мордочку козы, несколько штрихов городского пейзажа, шутливый рисунок деревни, ценится на «рынке маршалов» в кругленькую сумму. После Пикассо он сегодня, наверное, самый известный и самый дорогой художник на Западе.

Над рабочим столом Шагала висит картина, изображающая знакомые мне с детства горбатые улицы нашего городка, а на подслеповатом домике – синяя вывеска: «ЛАФКА».