У репортеров, берущих интервью, есть вопрос, который они особенно любят задавать своим собеседникам. В разных вариантах формулируется он примерно так:

— Кем вы мечтали стать в молодости и насколько нынешняя профессия отвечает тем мечтам? Если бы пришлось сменить ее, кем бы вы хотели быть?

Несмотря на избитость, эти вопросы отнюдь не случайно путешествуют из одного интервью в другое. Все мы вышли из детства, и оттуда, из тех далеких лет, каждый взял с собой в нелегкую и дальнюю дорогу жизни первые склонности и привязанности, первые планы и честолюбивые мечты. Там начиналось формирование человеческой личности. И осмысленное желание стать кем-то — это первая попытка человека познать себя, свое будущее место среди себе подобных. И сравнив, кем хотел стать человек и кем он в действительности стал, лучше начинаешь понимать его жизнь, многие на первый взгляд непонятные повороты судьбы.

Свое интервью с Юрием Георгиевичем Эрвье я решил начать именно с этого вопроса. Сорок с лишним лет отдал он геологии. Что это? Верность счастливо сбывшейся мечте или некая осмысленная покорность: судьба дала неплохую профессию, можно и с нею отшагать всю жизнь.

Наверное, Эрвье почувствовал в вопросе подтекст, сразу поставил все на свои места:

— Я всегда любил природу и всегда мечтал о профессии геолога. Никогда о какой-либо другой не думал. Детство и юность прошли в Тбилиси. Любил бродить по окрестным горам, собирать интересные камни, а потом в книгах находил описание и объяснение их особенностей.

Так что в этом отношении мне повезло: выбор был сделан рано, хотя в геологию я пришел не сразу. В 14 лет поступил работать на мыловаренный завод. Затем понял, что это не для меня. Уехал в Среднюю Азию.

— Потянула инстинктивная геологическая страсть к перемене мест? — спросил я.

— Как сказать? В молодости все интересно. А мне было девятнадцать. Этим, пожалуй, и объясняется, почему ездил из одного среднеазиатского города в другой: Термез, Ургенч, Чарджоу... На бирже труда давали какую-нибудь работу, в основном грузчика. Недолго работал, ехал дальше. С каким-то уральским казаком однажды на лодке проплыл всю Аму-Дарью. Видел зеленые оазисы и бескрайние пустыни, яркие краски Востока и незнакомые обычаи. Бедность и богатство. Все было ново. Но заболел малярией. Посоветовали сменить климат да и путевку дали в Ленинград — поступать в горный институт. Пока собирался, добирался — это был 1928 год, а в те времена транспорт не спешил, — опоздал, прием был закончен.

Случай познакомил с прорабом буровой партии, которая вела поиски газа около Мелитополя. Прораб был отличным специалистом в своем деле, но образование имел начальное. Молодой, грамотный парень вроде меня для него был находкой. Да и для меня самого это был великолепный вариант: пусть и не поступил в институт, зато сразу получил работу, о которой мечтал. В общем, долго друг друга не уговаривали, отправились в Приазовье.

С тех пор я геолог. Позже работал, учился, воевал, но все время не расставался с этой профессией. Могу даже, пожалуй, считать себя одним из самых старых в стране разведчиков газа. Начал его искать сорок с лишним лет назад и вот ищу до сих пор.

— А если бы пришлось сравнить те годы с нашим временем...

— Это несравнимые вещи. Тогда разведку газа вели только в трех районах страны: в Туркмении около Чикишляра, в Дагестане и в Приазовье. И нигде большого газа не нашли. Да, собственно говоря, и не могли найти. Бурили вручную неглубокие скважины, где фиксировались выходы газа, полагаясь на слепую удачу.

Так мы и кочевали по степям Приазовья, по многоязычным, богатым деревням, где жили русские и украинцы, немецкие колонисты и болгары, греки и гагаузы. Ставили свою деревянную вышку. Бурили. А когда из скважины начинал бить газ, посмотреть на «фантал» жители сбегались целыми деревнями.

А потом был Кривой Рог и Чернигов, Кировоград и Киев. Искал бурый уголь и железную руду, нефть и воду. Война застала в Одессе. Всю оборону города был начальником техчасти отдельного отряда глубокого бурения. Бурили скважины, чтобы снабжать население водой, когда немцы захватили городскую водокачку на Днестре.

Из Одессы ушли в Севастополь. Дальше — Северный Кавказ. Где бурили, где минировали, где разминировали.

Война для меня кончилась в январе 1945 года. В погонах инженер-майора направили в Кишинев возглавлять геологическую экспедицию в Молдавии. Страна начала восстановление. Нужно было строить. И мы, геологи, искали глину, песок, бутовый камень, позднее нефть и газ.

Слушая Эрвье, я заметил, что за его рассказом о том, как он искал, где и что искал, подспудно вставал как бы второй рассказ о самом главном поиске — поиске самого себя. Сделав такое открытие, я не стал торопить его вопросами, хотел, чтоб он сам пришел к объяснению резкого и неожиданного поворота в его жизни, который совершил он в 1952 году.

В то время он имел знания, опыт, хорошую должность — все, что, казалось, гарантировало спокойную и плодотворную работу. Работу, отметьте, любимую. И вдруг по первому предложению бросает Молдавию, едет в Сибирь, в Тюмень 1952 года, где еще только предстояло открыть несметные богатства нефти и газа, где сама геологическая служба лишь создавалась, а потому перспектива была неясной, зато в настоящем — глухомань, необжитость, трудности.

Я прикинул его биографию, и получилось, что вся его жизнь в геологии (если исключить годы войны) делится на две примерно равные части: все, что до Тюмени, и Тюмень.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.