Валионта потер стриженую голову, натянул свой танкистский шлем, взял пакетики и ушел. Его долго не было, и я отправился искать Валионту на станционный базар. Рядом с нашим эшелоном стоял порожняком санитарный поезд. У вагонов вертелись щеголеватые врачи и медсестры. Веселые и разбитные, они грызли свежие огурцы, курили длинные папиросы из красивых коробок и вели разговоры не о войне, а о каких-то не очень понятных мне делах мирной тыловой жизни. Я с интересом толкался среди них, никто не обращал на меня внимания. И тут возле последнего вагона я увидел знакомую медсестру из госпиталя, где я лежал в сорок третьем после контузии.
— Здравствуй, сестричка,— обрадованно сказал я ей.
— Здравствуй,— ответила она.
— Смотри, на повышение пошла — уже сержант. Давай, давай! — сказал я ей.— А я уже домой. Отвоевался. Ты теперь здесь работаешь?— кивнул я на санитарный поезд.
Ее подружки рассмеялись.
— Да он просто спирту хочет, Аня,— сказала одна.— Не видишь, что ли?
— Ты хочешь спирту? — спросила Аня.
— Дай ему наркомовскую дозу, Анка,— вмешался краснорожий старшина с медалью «За боевые заслуги» на новенькой диагоналевой гимнастерке.
— А тебе какое дело? — сощурился я на старшину.— Валяй в свою каптерку портянки считать.
Мне не хотелось объяснять им всем, что просто обрадовался знакомому человеку. Я махнул рукой и отошел. И слышал, как Аня сказала своим подружкам: «Наверное, обознался». А я не обознался, я даже знал, что она родом из Чимкента. Хотел крикнуть ей об этом, но эшелон наш тронулся, бежать искать Валионту было поздно, и я двинулся к своему вагону.
Валионты не было. На нарах, подрагивая, сиротливо валялся его вещмешок. Емельян Петрович пересчитывал пакетики с иголками.
— Зря я ему товар дал. Надо бы проверить, что у него в мешке. Может, документы какие, так начальнику эшелона сдадим,— сказал он и ожидающе посмотрел на меня.
— Чего рыться в чужом? На станции коменданту скинем. Он обязательно туда обратится. Куда же еще? — возразил я.
Всю ночь нас везли без остановки. Валионта догнал эшелон на разъезде. Приехал он на спарке, в паровозной будке. Влез в вагон как ни в чем не бывало, руки и лицо в угольной пыли, тонкие губы запеклись, на скулах худого лица черные потеки от пара. Содрав со стриженой головы шлем, швырнул его на нары, вытащил из карманов две бутылки розоватого самогона.
— На, слышь, возьми.— Он протянул бутылки Емельяну Петровичу.— Вижу, всю ночь не спал, убытки итожил.— Танкист разделся догола и выскочил из вагона.— Эй, малый, ну-ка плесни! — крикнул Валионта кочегару на тендере, куда из конусообразной горловины водопровода била прямая струя. Кочегар засмеялся и отвел трубу на голого Валионту. Вода тяжело ударила его с высоты, разбилась о спину, а он, пританцовывая и корчась, тер голову, грудь, ноги. Затем выстирал брюки и гимнастерку и в одних кальсонах блаженно растянулся на нарах, слизывая языком капли, стекавшие с бровей и ресниц.
Мы сели завтракать. Самогон был вонюч.
— Что ж ты, брат, за хороший товар первака не взял? — спросил Емельян Петрович, макая хлеб в кружку с самогоном.
— Слушай, ездовой, научился бы ты дулю складывать ногами.— Валионта пошевелил пальцами на ногах, будто желая продемонстрировать, как это делается.— Знаешь, каким богатым стал бы! На руке скрутишь, подашь человеку, а он тоже так умеет. И тебе в ответ — дулю. А так — всю жизнь сверху будешь. Учти это. А иголки твои я бабам на базаре отдал за так. Самогонку на сапоги свои сменял.
Только сейчас я заметил, что стоят в углу не хромовые сапоги Валионты, а старые, пролысевшие на сгибах, кирзовые.
— Ну и дурак,— огорчился Емельян Петрович.— Я б тебе за эти сапоги поболе дал. А за так в жизни ничего не прибудет.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.