Ровно двадцать лет назад в «Смене» появилась статья дважды лауреата Государственной премии I члена-корреспондента Академии I наук СССР А. Алиханяна «Что такое космические лучи?». То были для физиков напряженные и счастливые годы, полные надежд, радостных предчувствий, молодого упорства. Микромир словно демонстрировал перед исследователями неисчерпаемые свои богатства: за протоном и электроном последовали нейтрон, позитрон, крохотный нейтрино и фотон, и, наконец, как грибы после дождя, полезли многочисленные семейства мезонов. Казалось, открытиям не будет конца. Лаборатории трудились каторжно и окрыленно.

«Самые волнующие загадки природы заложены в устройстве ядра атома,— писал Алиханян.— Космические частицы играют важную роль в исследовании строения ядра именно потому, что они помогают узнать природу частиц, из которых построены ядра. Последние работы экспедиции по изучению космических лучей, работавшей под моим руководством в горных районах Армении, привели к открытию новых простейших частиц вещества, которые мы назвали варитронами. Многие физики склонны думать, что они-то как раз и представляют собой «клей», которым скреплены частицы в ядрах атома...»

Это было как взрыв. Многие годы считалось, что состав космических лучей уже известен. И вдруг масс-спектрометр на Арагаце показал множество новых частиц. Открытие было щедрое, «Слишком щедрое»,— думал Алиханян и тщательно совершенствовал приборы. Впрочем, конец этой истории, которую одни называют блестящей, другие — трагической, я доскажу потом.

«Сейчас появилась надежда на то, что нам удастся найти подход к изучению строения частиц, которые до сих пор считались элементарными, простейшими. Это одна из новых задач науки, решение которой принадлежит будущему». Эти слова были сказаны двадцать лет назад. И теперь, встретившись с членом-корреспондентом Академии наук А. Алиханяном, я спросила, насколько приблизилось будущее, о котором он говорил.

— Если вы спросите, чем я сейчас живу, что волнует меня больше всего, о чем я мечтаю, как о вечной юности... Впрочем, давайте начнем вот с этой фотографии.— Артемий Исаакович показал мне длинноглазую и длинноволосую деву из камня.— Это наша Арус. Красавица, не правда ли? — Я кивнула.— Семь лет назад мы вынули первый ковш земли, чтобы построить ей дом. Таких красавиц в мире всего три: Арус, немецкая Дэзи и американка, пока без имени. Есть еще Нина в Англии, но та послабее — на 4 миллиарда электрон-вольт, или, короче, «эв». Наша Арус — на 6 миллиардов. Скульптура Арто Чахмахчана — эмблема ускорителя. «АРУС» — армянский ускоритель, «ДЭЗИ» — немецкий электронный ускоритель. Аббревиатуры составлены из начальных букв официальных названий синхротронов, с некоторой подгонкой — чтоб получилось женское имя. Вон на фотографии, за плечом Арус,— каменный столп. Это Вишап, бог воды у древних армян. Пятьдесят метров и тысячи лет разделяют Вишапа и Арус.

— Артемий Исаакович, зачем электронный ускоритель на шесть миллиардов «эв», иногда есть уже более мощные, протонные?

— Одни предпочитают «Киндзмараули», другие — коньяк. На научном языке это значит: можно исследовать одну и ту же проблему по-разному. Плеяда электронных красавиц появилась недаром: элементарные частицы можно изучать с помощью и протонов и электронов. Когда протоны, например, обстреливаются протонами, происходит битва гигантов, в которой участвуют все ядерные силы. Электроны же почти в две тысячи раз легче протона и не имеют ядерного заряда. Как бы рассеиваясь на протоне, они по-своему «прощупывают». Потом, «ощупав», уходят, унося с собой информацию о его строении. Мы уже знаем, что протон не так прост, как казалось: имеет луковичное строение — три слоя. В общем, термин «простейшая частица» физики употребляют теперь осторожно.

Я спросила, почему тогда электронные ускорители появились только сейчас.

— Еще совсем недавно просто не верили, что можно ускорять электрон. У него, видите ли, есть дурная привычка — давать синхротронный эффект, проще говоря — тереться о магнитное поле ускорителя, растрачивая накопленную энергию. Лишь несколько лет назад научились «доталкивать» электрон до очень высоких энергий.

Представьте себе камеру сечением четыре на десять сантиметров и длиной метров двести пятнадцать. В ней высочайший вакуум — миллионная долька миллиметра ртутного столба. В этот вакуум с линейного ускорителя врывается пучок электронов с энергией в пятьдесят миллионов «эв». Начинается бешеная гонка, из которой электрон должен выйти «миллиардером». Одиннадцать тысяч раз проносится пучок по кольцу — пробег как от Еревана до Бологого. Направляют частицы мощные электромагниты, «подхлестывают» резонаторные камеры. Быстрее, быстрее, быстрее! Это сравнивают с раскрученной пращой, точность должна быть ювелирная: тысячные эрстед, доли микрона — любое отклонение разрушительно. Наша «АРУС» рождалась семь лет. К концу строительства от нас остались одни тени: когда собирались на совещание, кто-нибудь обязательно засыпал за столом.

И, улыбнувшись, добавил:

— За эти семь лет я стал трижды отцом: Нины, Артема и «АРУС». У вас есть дети? Тогда вы понимаете, что это такое — хоть краешком мысли да с ними. Теперь я полуфизик-полунянька.

Артемий Исаакович достал из портфеля фотографии двух красивых, глазастых малышей. Дочка была вылитый отец.

— В Англии, когда открывали «НИНУ», попросили у меня вот это Нинкино фото — для эмблемы.

Я подумала, что это очень по-человечески: у входа в здание мощного синхротрона—портрет пятилетней девочки. Нина и «НИНА» — тёзки, и обеим еще предстоит познавать мир — каждой по-своему.

Мысленно переварив параметры «АРУС», я почувствовала облегчение и тут заметила, что на меня будто падают лучи ослепительного горного солнца. Это были картины. Они лучились со стен ясными, ликующими красками, плыли, как маленькие серые облака, грустные, пахнущие дождем; светились бездонной синевой меркнущего вечернего неба. Поймав мой взгляд, Артемий Исаакович пояснил:

— Это Сарьян, вот эти серые — Краснопевцев, синий — Штернберг. Скульптуры Арто, того самого, что высек из камня Арус.

Хозяин квартиры, превратившейся в галерею, бережно, страстно, настойчиво собирал это богатство по крохам — много лет, всю жизнь. Самая горячая дружба, действенная и по-юношески пылкая, связывала его с художниками.

Мне вспомнился недавний разговор с молодыми математиками-рационалистами. Они начисто списывали искусство в бабушкин комод красивых, но бесполезных вещей, увлекались Бредбери, Лемом и Ефремовым, отдавая должное только спорту, шахматам и психологическим головоломкам. Я спросила Алиханяна, не пагубна ли такая ограниченность для таланта ученого.

Артемий Исаакович пожал плечами.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.