Забастовка

- Ты не «латник». Ты дурак!

Мать Жано, Клемане Дюваль, была сварливой, но добродушной женщиной, с ревматическими руками, с седыми, переходящими в желтые волосами и с еще живыми глазами былой красавицы. Она ходила по домам, убирала комнаты холостяков, мыла полы, иногда стирала, иногда штопала и так зарабатывала на жизнь. Прежде было труднее: мужа Клемане убили незадолго до перемирия, и она осталась с двумя малютками на руках. Много горьких жалоб услыхала тесная комната на седьмом этаже, с каменным полом, с дымной печуркой и с огромной кроватью, доставшейся Клемане еще от бабушки. То не хватало денег на ведерко угля, и дети мерзли, то протирались штанишки Жано, то надо было купить задачник Аннет. Она все же поставила детей на ноги. Аннет вышла замуж за монтера и уехала в Лион. А Жано удалось пристроить на завод «Сэн». Какое это было счастье! В тот день Клемане даже купила бутылку запечатанного вина. Ведь сколько сверстников Жано бродило по длинным улицам парижских пригородов, от одного завода к другому, и все надеялись может, возьмут?.. Но на всех воротах было написано: «Здесь не нанимают». Не брали даже в ученики. Соседки вздыхали, взрослые сыновья для всех были обузой, и Клемане глазам не верила, когда Жано принес первую получку.

Она гордилась веселым, бойким сыном, но и боялась за него: насмешливый, всех передразнивает, первый лезет в драку. Разве трудно такому погибнуть?.. Сколько раз она ему говорила это! Ведь для нее он оставался дитятей, которого не грех и отшлепать за глупую проказу. Когда Жано стал ходить на собрания, Клемане всполошилась: она сердцем почувствовала опасность. Говорила: «Брось!», - ругала его, а он отшучивался. Этой весной, Первого мая, он прошел мимо нее с красным флагом. Клемане не ходила в церковь: она считала, что если бог и существует, хода к нему нет, - но, увидав Жано с флагом, она все же перекрестилась: так мальчик может пропасть...

А потом началась забастовка, да еще какая!... Прежде бастовали, но тихо, сидели дома, ждали. Эти выдумали засесть там. За такое могут и схватить. Клемане стыдила Жано, уговаривала его вернуться домой; он и слышать не хотел. Каждый вечер Клемане носила ему яйца, сыр, колбасу. Она не жаловалась, что у нее туго с деньгами: ведь не за себя она боялась.

И вот пришла страшная весть... С той минуты она будто онемела. Ни соседки, ни родственники, ни товарищи Жано не услышали от нее ни одного слова. На похоронах она шла впереди и беззвучно плакала. За нею шли двоюродная тетка Жано с детьми, соседи, а позади - делегация рабочих «Сан» с Мишо во главе. Решено было, что рабочие до победы не покинут завода, и похороны вышли скромными. Хоронили Жано на кладбище пригорода, среди тесных могил с чугунными крестами и бисерными веночками. Было знойное летнее утро, пахло резедой, и птицы заливались. А речей не было; товарищи Жано молча жали руку Клеманс, один за другим; и только красные ленты на венке, который держал Мишо, говорили о драме.

Когда делегаты вернулись с кладбища, токарь Сильвен в злобе крикнул:

- Эти речи говорят, а других убивают!...

Две недели забастовки сломили волю многих. Жены теперь приходили к воротам не с провизией, а с жалобами: деньги вышли, а лавочники не отпускают в кредит. Убийство Жано на несколько часов всколыхнуло всех; хотели расправиться с убийцами, и Мишо едва удержал товарищей. Но к вечеру всех снова одолели унылые мысли: дома голодают; считали, сколько дней уже бастуют; говорили: «А все зря!»... Люди, связанные с дирекцией, уверяли, что завод закроют до января: нет заказов; говорили, будто полиция предъявила ультиматум: очистить здание, не то пустят газы.

Недовольные группировались вокруг Сильвена, человека увлекающегося и неуравновешенного. В начале забастовки он предложил пустить завод и заменить дирекцию выборным комитетом. Когда его высмеяли, он обозлился: «А если так, это дело проигранное! Дессеру легко ждать, не нам...» Когда жена сказала ему, что у нее не осталось и франка на молоко, он вскипел: «Надо кончать с этой дурацкой стачкой!» Он говорил истерически, в голосе часто слышались слезы. С каждым днем его все охотней слушали.

Дессер был хорошо осведомлен обо всем, что происходит на заводе. Он вторично вызвал Пьера:

- Здравствуйте, дорогой энтузиаст! Заточение вам пошло на пользу: вы прекрасно выглядите. Я хочу передать мои соображения стачечному комитету. Мне говорили, что вы в него входите. Я принимаю пункты, касающиеся заработной платы и рабочих часов. Я категорически отвергаю коллективный договор и платные отпуска. Если забастовка не кончится, я закрываю завод.

Пьер передал предложение Дессера Мишо. Тот сразу сказал:

- До утра ни слова. Завтра соберем всех, проголосуем.

А Сильвен не терял времени. Слово «соглашение» гуляло по двору, по цехам, волнуя людей, измученных долгим бездельем, стосковавшихся по семьям, встревоженных рассказами близких о нужде. Достаточно подписать соглашение - и сразу кончится собачья жизнь! Сильвен нашептывал: «Скрывают... Им что? Политика!... А наши с голоду сдохнут...»

Под вечер положение стало угрожающим. Говорили, что в девять вечера состоится собрание, организованное Сильвеном, проголосуют соглашение. Пьер пал духом, считая, что все проиграно; да и не один Пьер. Мишо старался держаться спокойно, даже шутил, но стоило ему это больших усилий. Себе он говорил, что выручить может только чудо.

Когда стемнело, он сказал Пьеру:

- Слушай, я на час уйду. Никому не говори: скажут: удрал.

- Идешь куда? В комитет? Мишо не ответил.

Клеманс сидела у пыльного окна, неподвижная, похожая на мертвый куст. В комнату вошел Мишо; он осторожно взял красную, распухшую руку Клеманс. Он хотел говорить, но не мог. Он пришел к этой женщине за помощью, но ее горе обдало его, как горячий туман. Он забыл все заготовленные слова. Он забыл о забастовке, о Сильвене, о соглашении: перед ним была мать товарища. Он начал говорить о Жано: как он шутил за несколько минут до смерти, об его веселье, мужестве. Он рассказывал горячо и несвязно; никогда еще он не говорил с такой мукой.

Смеркалось. Клеманс не зажгла света; и в темной комнате ожил Жано: здесь он рос, играл на полу с кубиками, готовил уроки, рассказывал матери о товарищах, о демонстрации, о стычках с полицейскими. Клеманс чувствовала, как короткая, но шумная жизнь заполняет все; и эта жизнь продолжалась там, на заводе... Так сильно было ощущение связанности, родства мертвого Жано с этим незнакомым ей человеком, что она в страхе подумала: «И его убьют! Они все отчаянные...»