Выстрел из прошлого

Степан смотрел в угол, туда, где лежал плащ. С него уже натекла лужа. Но Степан смотрел в одну точку, словно не видел ни плаща, ни лужи, ни самой комнаты.

– Да, вспомнилось мне, – повторил Спицын. – Очень он, Григорий, любил у мамаши на руках сидеть, а мамаша медальон носила, так он им все играл. Заберется на руки и ну вертеть – и к глазам и к уху поднесет. Пробовали отбирать – об- кричится, бывало. Мамаша все боялась, что порвет цепочку.

Вот оно! Оно?.. Кириллов слушал, скучным голосом задавал какие-то вопросы, и только чуть сузившиеся зрачки выдавали напряженную работу мысли.

Семен рассказал, что на тонкой серебряной цепочке Анна Тимофеевна носила медальон с фотографией мужа. Снимала она его, только когда ложилась спать да в бане.

Толстые руки Семена по-прежнему упирались в колени. Взгляд был неподвижен. Наконец, он отвел его от дождевика, посмотрел в лицо Кириллову и ни с того ни с сего спросил:

– Ну, так и что?

Кириллов не ответил. Да и не входило в его планы отвечать на вопросы. Он предпочитал задавать их. И, прикинув время беседы Семена с Мямлиным (она была в начале июля) и «психологического эксперимента» с Гришей-дурачком, проведенного неделей позднее, Степан Николаевич сказал себе «стоп», поблагодарил Семена Сгощына за содержательную беседу, учтиво осведомился, как здоровье Анюты, и проводил гостя до лестницы.

Три дня назад Кириллов был у Спицыных. Они с полчаса беседовали с Анютой о разных разностях. Степан Николаевич интересовался, много ли молодежи живет на Мызе, кто где работает, куда ходят по вечерам, кроме Нылкинского Дома культуры, кто чем увлекается. В это время и появился Семен.

– Здравия желаем... – прогудел он тогда от двери и, не задерживаясь в большой комнате с двумя комодами – красным и черным, – протопал в кухню. Там он долго и шумно мылся, кашлял и фыркал. По всему видно было: выходить к гостю он не торопился.

Появился Семен из-за желто-коричневой портьеры, которой был завешен дверной проем в кухню, неожиданно. В правой руке была зажата бутылка со «Столичной», в левой – две стопки. Он молча поставил их на стол. Взглянув сначала на дочь, потом на следователя, одним ловким движением сорвал с бутылки пробку и неторопливо налил в стопки. Затем так же молча и неторопливо одну стопку пододвинул Кириллову, а вторую вылил себе в рот и сразу же снова наполнил. Но пить не стал. Тяжелым, немигающим взглядом долго смотрел в рюмку. Потом, облокотившись на стол, перевел взгляд на Кириллова и произнес:

– Ну, так и что?

И, глядя в эти черные, немигающие, сумрачные глаза, Степан Николаевич вдруг решил рассказать Семену о мямлинском эксперименте с Гришей-дурачком. Анюты в комнате не было. Увидев отца с бутылкой в руках, она ушла в кухню. Слышно было, как там несколько раз хлопнула дверь холодильника.

Семен слушал следователя, по-прежнему глядя в рюмку. Потом выпил, крепко вытер губы ладонью и сказал:

– Вон, значит, что...

В комнату вошла с тарелками Анюта и, расставив их, снова ушла. Кириллову показалось, что девушка намеренно оставляет их вдвоем. А может, просто не хочет продолжать разговор со следователем.

Рассказывая Семену о мямлинском эксперименте, Кириллов, собственно, ничем не рисковал. Ведь об играх Гриши-дурачка с веревочкой знала вся Нылка. Но вот почему заинтересовался ими Мямлин, это был вопрос.

– Вон, значит, что... – повторил Семен в тот вечер. И больше ничего не сказал. А теперь вот пришел. Вспомнил свой разговор с Мямлиным и пришел. Может, принес ответ на вопрос: почему

Мямлин заинтересовался играми Гриши-дурачка? Конечно, если он – Семен – говорил правду. Но ведь не только этот ответ принес Семен Спицын. Если принес. Теперь с новой силой зазвучали другие вопросы: например, почему Гришу так тянет к ямкам? И где искать ответ на этот вопрос? Об этом Семен ничего не сказал. Не хотел? Не знал? И что же еще он знал, Семен Спицын... А может быть, он причастен к делу... Ведь намекал же на Семена кассир Выходцев. Прямо, конечно, ничего не сказал. Но явно подводил следователя своими намеками и умолчаниями к мысли о причастности Семена Спицына к убийству Мямлина. Так кто же лжет, кто говорит правду и где она, эта правда?..

Все они тут друг друга знают. Про отцов и дедов, если их не знали, наслышаны. Знают, кто с кем дружит, знают, какой кусок мяса у соседа в горшке варится... Знают. И рассказывают. Но вот рассказал Семен Спицын... А как проверить? Мямлина нет, от Гриши-дурачка почти столько же узнаешь. Выходцев как будто и откровенен, но из его показаний тоже немного возьмешь. Впрочем... И тут Кириллов взглянул на все, о чем размышлял эти полчаса, после того, как ушел Семен Спицын, под другим углом. Взглянул, и увиделось ему нечто. Нет, пока еще не разгадка...

Назначая время Лесневу, Кириллов, конечно, не знал, что сообщает колесу следствия такой сильный толчок, о каком можно было только мечтать. С избиением Чурикова тут не было никакой связи. Степан Николаевич не мудрствовал особо, допрашивая утром студента об обстоятельствах происшествия. Причины были ясны. Было известно и про ванночку и про то, куда делись отходы от этой самой ванночки. Миша давно установил, что обрезки трубок были сброшены Семеном Спицыным в лесочке, примыкавшем к забору сушильного завода, и мирно лежали там с самой весны, пока ими не воспользовался преступник. Было известно и то, что Андрея Силыча в ночь убийства Мямлина видели возле клуба. Однако спрашивать Андрея Силыча о том, что он там делал, было преждевременным. Он мог сказать что угодно, кроме правды, он мог сказать и правду, но ее нечем было ни подтвердить, ни опровергнуть. На помощь сына тоже не приходилось возлагать особых надежд: родная кровь. Но скорее всего студент и не знал ничего, он просто руководствовался формулой, гласившей, что жена Цезаря выше подозрений.