Гуси летели по всему небу и медленно уходили далеко в небо. И я думал, что они умерли, когда они совсем скрылись...

У отцова друга Исаке был верблюд, ленивый, желтый, как опаленный. Исаке привязывал его к столбу, и верблюд ложился у столба, закрывал глаза и чего-то жевал. Потом открывал глаза и дремно смотрел на траву, на деревья, на меня.

— Зачем тебе верблюд? — спросил я Исаке. — Он же страшный.

— Почему так нехорошо говоришь? — сказал Исаке. — Я на этом верблюде воевал.

Тогда мне этот верблюд понравился, и я стал приносить ему крошки хлеба и гордился, что у нас во дворе такой замечательный верблюд. И когда мальчишки меня за это, наверно, прозвали «Верблюд», я был очень доволен и про себя посмеивался над ними.

Помню первую рыбалку. Росное. Предутреннее. Я зябну в отцовской фуфайке и сижу рядом с отцом; в руке у меня удочка, и я ловлю рыбу.

— Тише, тише, — говорит отец, — рыба сейчас слушает нас.

И я молча зябну, и я боюсь, как бы рыба не догадалась, что я ее хочу поймать.

А небо чуть-чуть отбелилось, и в тальниках слышно, как отряхиваются птицы, как они стряхивают взмахами крыл с тальниковых веток росу.

Я слежу за леской и гляжу на реку, где плывут тонкие всплески. Это рыба хочет посмотреть утро. И я никак не пойму, почему на мою удочку ловится маленькая рыба, а на отцову — большая. И закидываю удочку подальше, на всплеск, и зябну, ожидая клева. Но рыба всплескивает в другом месте: она, наверно, рассматривает нас с отцом и решает, на чью удочку пойматься...

Я жду праздника, потому что соберется много родных и будут петь — чудно, голос к голосу. Я люблю слышать мамин голос — ломкий, зовущий другие голоса за собой. Мама тогда вовсе не старая.

— Саня, — просят ее, — ты с передыхом, чтобы больно выходило.

— Я что? Лишь бы слова вспоминались, — говорит она.

И песня переливается с голоса на голос, покачивается, и кажется, что есть неведомая какая-то земля, куда можно долететь на песне.

— Ишь ты, — говорит дядя Яша, — одиннадцать родила и не старая голосом.

— Песенка, как лесенка: осилишь — не запыхаешься, — добавляет кто-то.

И песня бежит, бежит, петляет и не кончится никак, и все гости вроде как бегут за ней невесть куда; лишь лотом, когда кончат петь, глаза медленно возвращаются откуда-то издалека, где все синее, утреннее... И я долго слушаю после песни всплески последних слов.

Люди

На мельнице, я знаю, живет старик Корнилов. Когда он лежал пьяным на луговине, куры выклевывали из его одежды зерна. Корнилов запивал всего раз в год невесть с какой горестной памяти, и все его за это жалели, потому что он был человеком смирным и нам, детям, строгал свистульки. Корнилов доводился мне родственником и любил со мной разговаривать всерьез.

— Я мукомол, — говорил он, — и сам себе придумал мельницу, чтобы что-нибудь да шумело. Это для настроения потерянного. Ты хлеб любишь? А из плохой муки хлеб либо липкий, либо с песком.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.