Мысль о том, что первую книгу поэт пишет от имени своего поколения, давно уже стала безымянной и расхожей. Возможно, что она и спорная (даже наверняка спорная), но коллективный сборник четырех авторов «Общежитие», вышедший пять лет назад под грифом «Первая книга поэта», был написан как бы в ее подтверждение. «Мы — смоленские, мы — тверские», — декларировал один из авторов. «В нас осталось много от дедов», — вторил ему другой. «Кто лгал, что нам не открывать Америк?» — тревожился третий...

«Общежитие» появилось в самый разгар того периода, который теперь принято именовать «порой эстрады в поэзии». Когда чрезвычайно в ходу было упрекать критику, что ее интересы замкнулись вокруг определенной группы поэтов и что на стихи других поэтов, не попавших в эту группу, она, критика, не реагирует. На «Общежитие», однако, критика откликнулась сразу. Да и нельзя было пройти мимо этой книги. Ведь в ней впервые в тогдашней молодой поэзии утверждался стиль, аксессуарами которого, по справедливому наблюдению одного критика, стали «борода, рюкзак, пот, заливающий загорелые скулы, на плечах — рваная ковбойка, на устах — суровые песни и т. д.». «Мы обживаем землю» — это название вышедшей почти одновременно с «Общежитием» повести вполне могло бы характеризовать пафос сборника.

Пафос показался заманчивым. Вслед за четырьмя поэтами ринулись обживать землю и другие, позже их входившие в литературу, особенно теперешние двадцатилетние. Но первооткрывателями они уже не стали. Тропы, по которым они пошли, оказались проторенными. Их проложили Олег Дмитриев, Владимир Костров, Владимир Павлинов, Дмитрий Сухарев — четыре поэта, авторы «Общежития». Судите по одним только названиям стихов, составивших этот сборник: «Красавица Шуя», «Оренбургская степь», «Алтайский чай», «Северный Урал», «Смерчи», «В горах не бывает заката» — и по большому циклу поэта, озаглавленному «Северная биостанция».

«Так вот география России в наши биографии вошла» — как бы подытожил О. Дмитриев.

Легко было поместить четырех поэтов, утверждавших единый стиль, под одну крышу. Но если бы мы попытались собрать вышедшие уже после «Общежития» две книги О. Дмитриева — «Проспекты и просеки» и «Арбатские сибиряки», две книги В. Кострова — «Первый снег» и «Избранную лирику», книгу В. Павлинова «Следы» и книгу Д. Сухарева «Дань» в один коллективный сборник, из нашей попытки ничего бы не вышло. Сборник получился бы разительно разностильным. Больше того, мы бы вдруг увидели, что поэты эти сейчас как раз менее всего интересны в стихах, написанных в старом, знакомом нам по «Общежитию» стиле.

Собственно, несмотря на единый, утверждаемый ими стиль, уже в «Общежитии» нетрудно было различить приверженность поэтов к разной тематике. Дмитриева, например, в первую очередь интересовала судьба своего поколения: война, безотцовщина, несытое на один только материнский заработок детство; дилемма школа — улица — словом, все те трудности, в преодолении которых выковывается характер человека, родившегося перед самой Отечественной. Костров («Я, потомок вятского пахаря, ныне еду распахивать небо») раскрывал перед читателем сложную и интересную натуру родившегося в деревне и работающего в городе паренька, одинаково влюбленного и в машинную технику и в родную природу. Павлинов называл своего героя «искателем острых ощущений». В его стихах признаки общего для «Общежития» стиля были наиболее живописны: «С рюкзаком и с ружьишком, пеший, выхожу я в «культурный мир». Бородою зарос, как леший, износил сапоги до дыр» и т. п. А Сухарев был очарован красотой русской природы и передавал эту свою очарованность читателю.

И голоса авторов «Общежития» прослушивались по-разному: у Дмитриева он ровный, почти без восклицаний, у Кострова — эмоциональный, порывистый, голос Павлинова — голос чрезвычайно уверенного в себе человека, сухаревский — мягкий, проникновенный, смеющийся.

Так что «Общежитие» давало серьезные основания полагать, что, покинув его, поэты отправятся разными — каждый своей — дорогами.

Так оно и случилось.

Стиль авторов «Общежития» поначалу ошеломлял и радовал. Из-за его новизны мы прощали его издержки. Списывали их на трудность поиска. Но время шло. Придерживаться того же стиля и дальше становилось опасным: это бы означало заигрывать старые находки. Первым это понял Сухарев. Нет, он не отказался конкретно, скажем, от темы дороги: «Для того дорога и дана, чтоб души вниманье не дремало. Человеку важно знать немало, оттого дорога и длинна. Человеку важно знать свой дом, весь свой дом, а не один свой угол». Он почувствовал, что прославление бродяжничества, кокетничание рюкзаками, то есть то, что, собственно, и составляло стиль «Общежития», начинает обретать инерцию. А инерция («это привычка, а кажется, что ощущенье» — как охарактеризовал ее Н. Коржавин) становится тем джином, который, будучи выпущен из бутылки, может занести поэта от юношеской романтической влюбленности в человека определенной профессии к подчеркиванию исключительности этого человека. «Человек не меньше человека», — определяет предмет своей поэзии Д. Сухарев и как бы предостерегает своих товарищей: «В этой теме важен верный тон».

Увы, сухаревское предостережение во многом осталось втуне.

«Мне кажется, я железный: так плечи мои крепки», — пишет В. Павлинов в книге «Следы», и мы, читая это, готовимся услышать шутливый голос поэта, оценить самоиронию его героя, которая снимет налет излишней значительности. Павлинов продолжает: «Месили мы снег и глину, тугай нас встречал в штыки, нам рыси глядели в спину и ссыльные кулаки. Ревели дожди от злобы, и мерзли мы у костров... Другого продуло давно бы, а мне — хоть бы что! Здоров».

Читаем в другом стихотворении Павлинова: «Нам никакая не страшна преграда, везде пройдем, когда нам скажут: надо. Когда придет на то необходимость, у нас — повышенная проходимость»; в третьем, которое называется «Трактора»: «А я хочу — и нет другой заботы, — забыв про сон, с утра и до утра сгорать всю жизнь от яростной работы, незаменим, как эти трактора» — и становится как-то неловко от этих деклараций...

Листаем книгу «Следы», ищем хоть какие-то проблески человечности в сознании павлиновского лирического героя. Пусть пожалуется на что-нибудь, что ли, ведь он же человек, ведь это же очень важно, чтобы мы ему сочувствовали. Кажется, нашли: «Все лето — сорок пять в тени... На грудь и плечи что есть мочи наваливается духота... За ночь истекаешь потом, а утром, как ребенок, слаб... Мы все больны конъюнктивитом...» Это о том, как тяжело приходилось герою Павлинова работать в пустыне под палящим солнцем. «Не чаял, как оттуда выйду, — не край, а сущая беда». Все эти нотки в голосе героя не знакомы нам досель, и мы готовы оценить его, героя, откровенность. И вдруг: «А впрочем, это я для виду, я все равно вернусь туда» — герой возвращается в исходную позицию. Разговоры о трудностях были призваны лишний раз оттенить его исключительность. «Мне кажется, я железный» — это, оказывается, было сказано всерьез.

Да и еще бы не всерьез, если герой Павлинова украдкой на себя со стороны посматривает: хорош ли? Ведь для того, к примеру, чтобы написать: «И внезапно, сгибая спину, кровью вспучивая глаза, рухнул мерин по грудь в трясину! Я успел соскочить назад», — то есть увидеть, какие глаза были у лошади в момент, когда ты сидел верхом на ней, надо смотреть и на себя и на нее со стороны.

За какие же качества лирический герой поэта так вот, более чем почтительно относится к себе? За собственную неустроенность, за неутолимую жажду путешествовать, за то, наконец, что выбрал профессию геолога. Мотивы эти знакомы нам по «Общежитию»». Но там они были подернуты романтической дымкой и потому казались привлекательными. А здесь, в павлиновской книжке, они не интересны, потому что являются чертами супермена. Такая метаморфоза закономерна. Ведь в «Общежитии» мы имели дело со стилем, а в «Следах» — с инерцией его.

Пожалуй, из четырех этих поэтов В. Павлинов оказался наиболее ревностным приверженцем старого стиля. И в этом беда поэта. Стиль этот таил в себе громадные возможности для риторики, что не преминуло отозваться в павлиновских стихах. Истины, утверждаемые поэтом, оказались не выстраданными, а высказанными. (Разумеется, я этим не хочу сказать, что Павлинов не в состоянии идти вперед. Но для этого молодому поэту необходимо осознать порочность инерции утверждаемого им стиля. И чем скорее сделает это Павлинов, тем в большем выигрыше останется и он и мы, читатели.)

В меньшей степени той же беде подвержен О. Дмитриев. В меньшей, потому что в двух вышедших после «Общежития» его книжках немало стихов, в которых поэт сумел преодолеть пагубную инерцию стиля. Но и немало (особенно в «Арбатских сибиряках») у Дмитриева стихов, где эта инерция дает себя знать.

Рецензенту книжки Дмитриева «Арбатские сибиряки» Э. Тахтаровой («Октябрь» № 2, 1966) именно эти стихи больше всего понравились. Это, конечно, ее личное дело. Но мне бы не хотелось, чтобы поэт доверился ее вкусу. Мне бы не хотелось, чтобы Дмитриев и впрямь счел удачными стихи, где его лирический герой кокетливо запахивался в «мое московское пальто, что, в общем, всюду побывало», и, явно позируя, благодушествовал: «Вспоминаю, разводя руками, как клялись опять приехать мы в городе Кызыле, на Байкале, в Приэльбрусье, возле Костромы... Представляешь Кольский — сопки, вьюги, строгий пограничный горизонт, а тебя — тю-тю! — заносит к югу, под Одессу, в жаркий гарнизон». Больше того, именно в подобных стихах герой Дмитриева декларировал свою необходимость, близкую к незаменимости, — своеобразный вариант комического «Фигаро — здесь, Фигаро — там»: «О, как родную душу рыбака моя душа, волнуясь, понимает» («Мурманск»), или: «Я с ними (с отъезжающими. — Г. К.) пил за встречи, за разлуки, так, для проформы, чтоб не обижать, чтобы спешащим незнакомцам руки один раз в жизни все-таки пожать» («В Одессе я обедал на вокзале»), или: «А внизу сияли, как созвездья, поселений теплые огни. Я смотрел, и напрягался весь я, чувствуя: зовут меня они» («Расставание с Разданом»), И чувство слова именно в подобных стихах порой изменяло поэту, и он оказывался то в плену сомнительной аллитерации: «Ой, бедокуры, как вы белокуры!», то в плену ложной, уводящей в сторону от смысла красивости: «Произнесешь обыденное имя, дотронешься до маленькой руки, и женщина замедленно поднимет расширенные мудростью зрачки» (зрачки, как известно, расширяются от боли). Да и, если называть вещи своими именами, стихи Дмитриева под броскими заголовками «Улица нового города», «Байкальск», «Кубинец на эстакаде Братской ГЭС», «Монолог строителя Раздана», «Дорога на Западно-Сибирский комбинат», «Репортаж с VIII Всемирного фестиваля» и т. п. представляют собой рифмованные отчеты о командировках, газетные репортажи. Они столь же многословны, сколь и недолговечны. Ведь поэзия считается с иными категориями времени, нежели время жизни газетной страницы. Поэзия в стихах Дмитриева начинается там, где скоропись (завтра в номер!) уступает место серьезному, неторопливому раздумью. И тогда оказывается, что Дмитриев — интересный и глубокий аналитик. Я имею в виду в первую очередь стихи на дорогую для поэта тему биографии поколения: «Военная игра», «Вратарь», «Домой!» «Вы играли в футбол на асфальте?» — и философскую его лирику («Я так люблю входить домой под утро», «Ближе к зиме», «Снег», «Как бы я хотел дожить до старости», «Земля, поверьте, не была мне раем» и др.), словом, все те вещи, где (используя цитату из стихотворения Дмитриева) «жизнь, как самородок, на руке без примесей пустых лежит блистая».

По существу, в настоящий момент О. Дмитриев остановился на перекрестке. Велик соблазн идти по «Следам» Павлинова (а такие тенденции в поэзии Дмитриева, как мы уже видели, имеются). Но, судя по последним напечатанным Дмитриевым стихам, поэт все же решил свернуть на противоположную дорогу. Во всяком случае, он знает, что такая дорога существует: «Я полюбил поэзию, какая естественна, спокойна и мудра. Мне пристальные нравятся поэты». Говорят, что подлинные произведения искусства — те, что выдержали испытание временем. Это, наверное, так и есть. И если бы мы сейчас перечитали «Общежитие», нас поразило бы, как много стихов в нем умерло, не выдержав испытания и пятью годами. В общем, ничего удивительного в этом нет, ведь «Общежитие» было сборником первых строк поэтов, оно запечатлело первые их шаги. А первые шаги редко бывают твердыми.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.