В эту зиму выпало много снега. С тех пор, как Алеша перебрался из Москвы в Шереметьевскую, снег падал каждый день. Он опускался хлопьями, сыпал крупой, летел в конусе фонаря косой мерцающей сетью. За стенкой хозяйка объясняла соседке, что нынче перестали испытывать атомные бомбы, стало быть, сыпать будет аж до троицы.

Алеша просыпался, когда за окном еще было сине, и выходил обтираться колючим снегом. После зарядки воздух в комнате казался ему слишком теплым и кислым, он распахивал форточку шире, натягивал на горящее тело фланелевую ковбойку и принимался готовить на керогазе овсянку и кофе.

Он ел быстро. Потом сдвигал посуду на край стола и, постелив газету, раскладывал на ней тетради и книги, ставил большую консервную банку - пепельницу. Он знал, что никто не придет к нему и писем не будет. Иногда ему сильно хотелось и того и другого, но он сам сделал все, чтобы разыскать его мог только тот, кто очень хотел найти.

Так он сидел, не вставая, до часу дня, но в час отодвигался от стола и выходил пощупать снег. Подняв руки и шевеля пальцами, он думал о том, какую мазь положить сегодня. Потом возвращался в комнату и доставал из утла лыжи. Напрягая плечо, растирал мазь пробкой и разглаживал до глянца ладонью. Выставив лыжи на холод, натягивал бумажный свитер, подвязывал брюки снизу веревочками и надевал толстые ботинки.

Перед тем как выйти, он сидел у окна и курил сигарету. Это были минуты предвкушения. Он думал о том, как сегодня в лесу и какое будет скольжение. Потому что снег очень редко повторялся в зиму. Он мог быть крупным и льдистым, как толченая соль, или рассыпчатым и хрустящим, как крахмал. Или он был, как плоские, сухие блестки кварца, которые с звенящим шорохом осыпались с кольца, а после оттепелей - ноздреватым и серым, словно бархат, точенный молью, и сильно царапал мазь. Но бывали дни - за все время он помнил два таких дня, - когда лыжи шли сами. Это бывало, когда пушистые хлопья опускались на жестко раскатанную лыжню, и тогда исчезала всякая отдача. Стоило шевельнуть ногой или слегка толкнуться палкой, и лыжи скользили легко и беззвучно в этой снежной сметане.

У него было несколько хороших маршрутов, километров по двадцати, и все они начинались с того, что Алеша еще у крыльца защелкивал дужки креплений, отбрасывал палкой калитку и, понемногу раскатываясь, проезжал по улице.

Он сворачивал в глухой переулок и сразу въезжал в лес - в запахи мерзлой хвои, смолы и снега.

Он бежал густым молодым ельником, слыша только скрип и хлопанье лыж и свое дыхание. Потом начинался высокий бор, с золотистыми стволами и темными кронами. С веток срывались вдруг охапки снега, блестки медленно оседали, и ветки долго качались. Тогда казалось, что, кроме Алеши, еще кто - то есть в лесу. Но он знал, что никого нет, только иногда очень низко пролетали самолеты.

Лыжня впадала в березовую аллею, здесь кончался сумрак, и впереди виднелось поле, пересеченное дорогой, и бегущие по ней машины. Алеша выбегал из лесу, и сразу на него набрасывался ветер. Он обжигал ему щеку и мочку уха, не прикрытую шапочкой. Лыжня делала огромную петлю, упиралась в снежный вал, оттиснутый бульдозером, и бежала рядом с дорогой. За валом видны были две широкие взлетные полосы аэродрома, пропадающие в дымчатой дали, и белые фюзеляжи самолетов, уткнувшихся носами в густой синий лесок.

На круглой площади перед аэровокзалом Алеша снимал лыжи и входил в тесный буфет. Он любил выпить здесь молока из запотевшего стакана. В буфете было накурено, пролитое пиво блестело на круглых столах, сделанных из пластмассы «под мрамор». Это не был буфет для пассажиров, здесь перекусывали наспех механики, подолгу сидели крестьяне окрестных деревень с корзинами и мешками между коленей, заходили шоферы попросить «полтора ружья», и буфетчица ставила им на стойку по сто пятьдесят «охотничьей». Пилоты и стюардессы сюда не ходили: у них было свое прибежище, наверху.

Алеше нравилось сидеть среди этих людей, отогреваясь и слушая их разговоры. В окно ему видна была часть гигантского крыла с мотором и половина корпуса. Отсюда казалось,

что самолет стоит на привязи у ограды перрона и не может сам развернуться. Он не принадлежал земле, он хотел в небо и мучительно ждал, когда все эти люди наедятся, накурятся, наговорятся и выйдут к нему на помощь.

Алеша любил провожать самолеты. Ему нравилось думать, что и он когда - нибудь полетит.

В этот день на поле было несколько старых машин, а поодаль - два четырехмоторных лайнера. Алеша стоял у ограды и смотрел, как длинные бензовозы ползают под брюхом гиганта и поят его из кишки, а люди расхаживают по крылу. Лайнеры стояли покорно, вытянув щучьи носы и задрав к небу хвосты, острые, как плавник акулы.

Чей - то голос за спиною Алеши лениво спросил:

- Наш какой, ближний?

Он оглянулся и увидел трех молодых людей в модных широких пальто с поясами, в темно - коричневых пушистых ушанках и фетровых бурках.

- Нет, - ответил второй. - Наш дальний.

Третий из них молчал, покусывая маленькую верхнюю губу и заложив руки за спину. У него был уверенный взгляд доброжелательных темных глаз и лицо человека, который никогда не ошибается и не делает ничего лишнего. Он смотрел на самолеты, как смотрят на такси, которое должно быть подано к подъезду.

Алеша отвернулся, но через минуту кто - то мягко тронул его за руку.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.