Возвращение

«Зачем же ты раньше других?» – с неожиданной болью подумала Наталья Ивановна и отчего-то положила листок в карман.

Ей вдруг стало неловко, что думает не о том, о чем следовало бы здесь, на дорогом ей кладбище, думать, и она, опершись руками о мокрую скамью и опустив плечи, замерла, глядя на могильный холмик...

Она потянулась рукой к могильному холмику, провела по холодной траве и вдруг откинулась спиною на решетку чужой изгороди и, запрокинув голову, горько заплакала...

В деревню Наталья Ивановна возвращалась высоким и крутым берегом озера. Неприветливое, густо-серое, казавшееся в тумане необъятным, оно глухо волновалось внизу. Здесь, наверху, тянулись рыжеполосые, уже скошенные поля, а вдали, за неплотной дождевой завесой, угадывался лес. Глубоко вдыхая влажный воздух, вглядываясь в родные места, Наталья Ивановна только сейчас, наконец, поняла, как не хватало ей всего этого в Москве. И захотелось в сухой уют материнского дома, захотелось горячего чая, захотелось чьего-то – она и сама не знала, чьего, – участия, чьих-то простых и душевных слов.

Она невольно заспешила, но вдруг вспомнила, что не раскрыла пока заколоченных ставней дома, что в нем держится, должно быть, нежилой и холодный дух, и невольно опять зашагала медленней.

А дождь все сыпал и сыпал. Она уже вымокла и теперь ежесекундно ощущала его назойливость, и мысли – все невеселые, – мешаясь и перебивая друг друга, теснились в ее голове. То она вспоминала о своем неудачном – слава богу, теперь все кончено! – и поспешном замужестве, которое для себя объясняла теперь страстным своим желанием работать в театре, то, горестно вздыхая, думала о том, что сын ее, шестилетний Сашка, растет без отцовской, – да что греха таить, по сути, и без ее, без материнской, – ласки. Надо бы, ох, как надо подольше бывать с ним вместе, да только как это сделаешь?.. Никак она не может устроить свою жизнь, а ведь через месяц ей исполнится двадцать восемь.

Мысленно переносилась Наталья Ивановна в свое детство, но и оно казалось ей сейчас безрадостным и холодным. Вспомнила, как по ночам нередко просыпалась от страшных материнских рыданий, как, не в силах шевельнуться, лежала еще некоторое время, потом, не помня себя, вскакивала, по холодным, обжигающим босые ноги половицам подбегала к матери, просила:

– Не надо, мамочка... не надо! Страшно, ох, стра-а-шно... не надо... мамочка!..

Вспомнились ей и другие бессонные ночи, с разучиванием – после стирки и домашних хлопот – так и не сыгранных до сих пор ею ролей, а потом она вновь обращалась мыслями к матери, к ее последним дням, и тогда навертывались на глаза жгучие слезы и трудно становилось дышать.

Возле самой деревни Наталья Ивановна спустилась к озеру, прошла, оставляя глубокие следы, наискось по его песчаному берегу и остановилась у самой кромки. С озера дул ветер, швырял в лицо колючими дождевыми брызгами. Изжелта-серые волны с грязно-белыми гребнями лизали у ног песок, оставляя непрочный кружевной узор из пены. Не пряча лица от ветра, Наталья Ивановна еще долго стояла так, прислушиваясь к шуму озера. И, странное дело, однообразный шум этот будто успокаивал ее. Словно растворяясь в нем, бесследно исчезала горечь недавних слез.

Она огляделась. Вправо и влево от нее, насколько хватало глаз, широкой полосой тянулся пустынный берег. Знакомая с детства тропка узкой змейкой убегала вверх, к перелеску. За ним – деревня.

Недалеко от себя Наталья Ивановна увидела косо торчащее в прибрежной осоке колесо от телеги.

«Как будто штурвал кто потерял, – подумала она и вдруг улыбнулась. – Нет... не я! Это не я!»

Чувствуя прилив уверенности; вслух повторила:

– Не я!.. Не я!

И с разбегу взбежала по крутой тропке.

Не снимая с себя промокшей одежды, Наталья Ивановна прежде всего разыскала в чулане топор и, прихватив с собой табурет, пошла открывать забитые ставни. Осторожно сошла с крыльца, промокшего и осклизлого, и медленно пошла вокруг дома, вглядываясь в него пристально, как после долгой разлуки в лицо близкого человека. А он, старенький, посеревший и сгорбленный, вдруг словно улыбнулся ей своими белыми – лишь кое-где облупилась краска – наличниками и сразу же похорошел. Что-то быстро-быстро над самым ухом прошептала ей и: смолкла береза. Наталья Ивановна на миг задержалась возле нее, погладила по стволу, глянула на огород.

Неистово и разбойно там царствовала крапива – жирная, темно лоснящаяся, по грудь высокая. Вокруг огорода, привалившись, словно от усталости, к густым зарослям лобазника, едва стояла поредевшая изгородь. «Ничего, – подумала Наталья Ивановна, – вот выберусь весной хоть на недельку»...

Она уже и не помнила сейчас, что в поезде окончательно решила договориться с тетей Стешей насчет продажи дома...

В избе, скинув с себя мокрую одежду и набросив на плечи найденный ею на печи за пыльной ситцевой занавеской старенький материнский тулуп, Наталья Ивановна настежь распахнула все окна. Под двумя из них мокла – так и не успели они с матерью перестелить крышу – забытая дранка. Свежие запахи набухшей древесины, мокрых трав и земли ворвались в избу. И Наталья Ивановна подумала, что это и есть запахи осени.