Верное сердце

Чепонис выдвинулся из - за стены, рывком просунул за раму окна дуло автомата и, тщательно прицелясь, повел по балкону двумя длинными очередями - слева направо и сверху вниз, крест - накрест.

- Все! Кончено!

Это было сказано о том жандарме, что притих на балконе. Но ведь их было много, и Альфонсас понимал, что ничего еще не кончено, и это «все» наступит не скоро...

Снова установилось затишье. «Теперь они еще раз попытаются ворваться через двери, - подумал Чепонис. - Да, конечно. Я нужен им живой. А они мне тут - только мертвые!...»

Альфонсас стал у двери на прежнее место, в прежней позе: ему хотелось проделать все так, как в первый раз, и потому гранату он держал наготове. Стоять пришлось долго. Почему - то думалось, что на этот раз жандармы будут красться тихо, чтобы застать его врасплох. Но он ошибся. Они ворвались в кухню бегом, сходу.

Остальное было все по - прежнему: такой же, заученный, бросок гранаты, то же падение ее веского корпуса на пол, такой же взрыв и такие же вопли...

«Теперь они подумают, что у меня двадцать, сто, тысяча гранат!» - торопливо решил он и вскоре понял, что угадал: комнату начали расстреливать со всех сторон. Теперь пули визжали у ног, на уровне груди, над головой; от старенького гардероба с треском отскакивали тонкие, острые лучинки; жалобно звенела люстра, по комнате носились перья, выбитые из подушки.

А Чепонис оставался невредимым. Несколько минут он стоял, вжавшись в угол, прикрыв голову автоматом. Потом, сообразив что - то, рванулся к окну и начал самозабвенно обстреливать двор, забитую машинами улицу, желтый балкон, где опять засел очередной пулеметчик.

Так прошел час. Потом два. Потом еще два.

В половине второго дня пуля впилась в больную ногу Чепониса. Он не стал перевязывать рану - было мало времени, до конца оставалось недолго, потому что кончались патроны: шерстяной чулок Корбутаса был пуст, а в диске всего лишь три - четыре патрона, не больше...

Чепонис сидел на полу у окна. Стрельба опять прекратилась. Но теперь уже не хотелось думать, что затевают жандармы. Он сидел и прислушивался: ему показалось, будто знакомый голос дважды окликнул его по имени. И в мозгу снова ворохнулась короткая трепетная мысль: «Неужели нет спасения? Я ведь читал... на свете бывает чудо!»

- Альфа!

Это голос сестры Омы. Чепонис прислонился к стене, направил автомат на дверь.

- Если «они» сзади тебя, не ходи! Слышишь?! - угрожающе крикнул он. - Не ходи!

- Я одна. Одна!

Сестра вошла белая в лице, как январский снег. Она двигалась толчками, будто сонная, протянув зачем - то вперед руки.

- У тебя же вся нога в крови, Альфа! Как же ты не видишь?

- Да... это кровь, Онуте, - растерянно сказал Чепонис. - А ты... как сюда пришла?

- Они меня послали... Альфа, брат! Они говорят, что не будут тебя расстреливать. Говорят, что отпустят... Может, это правда? Ну, что же ты молчишь?

- Где мама? - строго спросил Чепонис и пристально поглядел в глаза сестры. Они были синие - синие, как море. Сестре нравилось, когда ее глаза называли наводнением.