Вечнозеленое дерево памяти

У каждого поколения свой подвиг. Каждое поколение в долгу у предшествующего. Поэтому надо приобщиться к заботам своего поколения, к его подвигу, взять на себя посильную часть нагрузки, легшей на плечи всего поколения, и тогда ты сможешь, обращаясь к внукам и правнукам повторить вслед за Юлиусом Фучиком: «И мертвые мы будем жить в частице вашего великого счастья; ведь мы вложили в него свою жизнь».

Прокаленное войной поколение, к которому принадлежал и Юлиус Фучик, сполна выполнило свой долг перед человечеством, долг перед потомками и историей. И для нас священно все, что напоминает об их подвиге.

Все дальше уходит в прошлое священная война. Но не уходят в прошлое герои. Словно подсвеченные багровым заревом, возникают они в памяти тех, кто всем смертям наперекор одолел огненный рубеж, отделявший войну от мира. Взахлеб живут и трудятся Агаси Григорян и его сверстники. И, видимо, это потому, что многое еще они должны совершить. И за себя и за не доживших до победы друзей. Они еще долго не сойдут с дистанции, но дети уже приняли от них знамя, древко которого хранит тепло рук передающих его друг другу героев-знаменосцев. Лучший воспитатель – пример отца.

Как ни парадоксально, профессия Григоряна – цветовод – логическое продолжение его военной биографии. Именно на войне он понял, что любить свою землю – это не только защищать ее, но и украшать. А для земли нет лучшего украшения, чем цветы и деревья.

Не так легко это делать на их высокогорном ширакском плато, которое называют «армянской Сибирью».

С детства знает он, скольких трудов требует каменистая эта земля. Ведь он вырос в маленькой деревне неподалеку от Ленинакана. Окончил десятилетку и был самым грамотным в семье. Поэтому именно его, самого младшего, поставили командиром отделения.

Смотрю на горы, обведенные зарей, а вспоминается...

За оврагом, в глубине которого, картаво пришептывая, пересчитывает камешки ручей и ни в какое время дня не расходятся сумерки, разметались широкие дворы выселка, приписанного на правах бригады к колхозу «Красная нива».

Крепкие, не на одну жизнь рубленные дома глядят во все окна на единственную улицу. А над ней чертят в небе затейливые письмена стрижи-скорописцы. А на ней светловолосая женщина добрым грудным голосом

скликает цыплят, и они желтыми комочками подкатываются к ее загорелым ногам. И в просвете между домами, за капустными грядками, за самородными лугами, за дымкой, прозрачно-сизой, словно налет на сливе, по кромке небосклона зыбится лес.

– Туда городские приезжают отдыхать. Они не так за грибом или ягодой стремятся, как за тем, чтобы побыть на природе – в лесу, в тишине. Палатки раскинут и все лето живут, – с завистью не с завистью, но сочувствуя самому себе, говорил, помнится, мой спутник. Ему, деревенскому, непозволительна такая роскошь. Красное лето – соленый ТРУД.

Владимиром Кашириным – вот как зовут моего спутника. Когда мы с ним познакомились, было ему двадцать семь, но должность он занимал вторую после председательской – колхозного агронома. Это вынуждало его прятать молодую застенчивость за степенную обдуманность речи.

Познакомиться с Кашириным мне посоветовал председатель «Красной нивы» Владимир Михайлович Никитин.

В легкий и ясный денек сидели мы с Владимиром Михайловичем на бревнах, сваленных у дороги.

– Раньше было что главным? – рассуждал председатель. – Сыт, пьян да нос в табаке – вот тебе и крестьянское счастье. У кого щи наваристей, тот и счастливей. О достатке в первую голову и думали те, кто сорок лет назад собрался вместе. Верили: раз одно поле, одно солнце, один колхоз на всех – не успеют отдышаться, как их «Красная нива» и на самом деле будет красна изобилием. А оказалось, когда недобрые люди поджигают хлеба – было однажды такое, – нива при пожаре тоже отсвечивает красным. И от крови краснеет земля. Кто воевал, знает, как это бывает.

Никитин, помнится, замолчал, поправил здоровой рукой сползший с колена протез, заменяющий ему другую руку, и обронил негромко, будто припомнив чего-то:

– Большая война – большая беда... Однако разве могут люди пустить в распыл свое – незаемное, кровное? – Председатель опять помолчал и продолжил после вздоха: – Что хорошо кончается, то и хорошо. Выбились наконец к достатку. Но для этого понадобилось, чтобы подросли дети, чтобы на помощь подоспели дети детей. Молодые грамотнее нас. Потому и открылся для них широкий простор. Время такое. Ответственность за прогресс берет на себя молодежь. Ты бы познакомился с Владимиром Кашириным. Размашистый человек. Занял он должность агронома в двадцать два года, еще не окончив института. И много успел за это время.

Вот так, по подсказке Владимира Михайловича Никитина, попал я на заовражный выселок и нежданным гостем нагрянул к Кашириным.

Владимира дома не было. Как объяснила мне Софья Ивановна – мать Владимира, – трудно сказать, в какой он бригаде, в какой стороне. Может, на раскорчевке, где запахивают кустарники, а может, клевера пошел смотреть.

А потом мы сидели в чистой половине дома Кашириных, обыкновенного деревенского дома, где в красном углу под божницей телевизор, где напротив никелированной кровати, украшенной блестящими шариками, высокая этажерка, на которой вперемешку – журналы, бумаги, «Фрегат «Паллада», «Основы агрономии», «Шаги по росе», «Бухгалтерский учет», а на стене почти под самым потолком – так принято, – фотография «стариков» в молодости.