И все-таки жила надежда, не гасла! Наперекор всему верилось, что отыщется след, откроется имя человека с лейтенантскими кубиками в петлицах и простреленным виском. Верилось, хотя порой казалось, что легче найти иголку в стоге сена, чем отыскать этот след...

Коротко напомним читателям то, что уже писалось в двенадцатом номере «Смены» за прошлый год. В редакцию из Ростова-на-Дону пришло письмо от М. И. Ревякиной. Письмо лаконичное, в полстранички. Не вдаваясь в детали, она писала, что в конце войны, будучи военным врачом, по пути в Магдебург подобрала на дороге две фотографии. Долго хранила их у себя среди фронтовых реликвий, но теперь решила с ними расстаться. Она ничего не просила, не предлагала, но от одного взгляда на фотографии становилось ясно, что, отправляя их в Москву, она нерушимо и свято верила, что .слова «никто не забыт и ничто не забыто» у нас в стране не просто слова.

Фотографии любительские, маленькие, с зубчиками по краям. От одной фотографии словно веет гибельным пороховым дымом... Среди развороченных глыб, на дне окопа или воронки от авиабомбы уткнулся в землю лейтенант с залитым кровью лицом, за его спиной, запрокинув голову, лежит убитый молоденький боец.

На обороте еле заметны следы карандашных надписей на немецком языке. По просьбе редакции эти надписи прочитали во Всесоюзном научно-исследовательском институте судебных экспертиз, и вот что выяснилось.

В первый день войны некий унтер-офицер Фран-кхауз сфотографировал где-то на западной границе начальника погранзаставы, который отстреливался, сколько мог, от наседавших фашистских солдат, а последнюю пулю послал себе в висок (немецкий унтер-офицер невольно отдает дань уважения советскому командиру: «Он не сдался живым и застрелился на наших глазах»).

Кто же он, этот человек, который предпочел смерть плену? Как его звали? Где тот дом, где, может быть, еще ждут вестей о нем?

«Кто ты, товарищ лейтенант?» – так и называлась та прошлогодняя публикация в «Смене». С таким вопросом редакция обратилась ко всем своим читателям в надежде, что найдутся люди, которые помогут установить имя героя и продолжат рассказ о нем.

И случилось то, что должно было, что не могло не случиться!

Журнал с очерком и снимком попал на глаза человеку, который, кажется, остался единственным из живых людей, способных сразу, с первого взгляда опознать обоих: и лейтенанта и лежащего за ним убитого бойца.

Минчанину Николаю Григорьевичу Рослякову шестьдесят лет. Несмотря на ранения, полученные в годы минувшей войны, чувствует себя крепким, на здоровье не жалуется. Да вот врачи придираются, заставили лечь в больницу для обследования.

Сестра внесла в палату пачку, свежих газет и журналов. Он потянулся за «Сменой», полистал... Через минуту испуганная сестра вызвала врача. Когда Росляков пришел в себя, то обещал лежать спокойно, попросил только чистой бумаги для письма и, не вставая с постели, писал чуть ли не до утра...

Потом, много дней спустя, Николай Григорьевич скажет:

– Ты извини уж за почерк. Понимаешь? Как взглянул тогда на снимок, так словно в сердце ударило. Мужик-то я, в общем, крутого замеса, вологодский. За войну горя повидал, нахлебался им по горло. Думал – повыжгло из меня влагу. А тут пишу, а глаза застит... И будто стоят передо мной Хлопцы вашей заставы. Как живые.

Письмо Н. Г. Рослякова обширное. Подробно, с деталями описывает он свою жизнь. Коснемся только той ее части, где она переплелась с жизнью людей, заснятых в смертный их час немецким унтер-офицером.

«...Я их сразу узнал! Это начальник четвертой погранзаставы Богун, а за ним убитым лег заместитель политрука, комсорг первой комендатуры. Звали его Паша. Фамилию, к сожалению, не помню, выбило из памяти. Но это он! Я был на заставе секретарем комсомольской организации и часто с ним имел дело. Он прибыл к нам дня за два до начала войны вместе с другими пограничниками из комендатуры и штаба отряда. Я тогда еще удивился, почему на нем гимнастерка без знаков различия в петлицах, без треугольничков. В этой гимнастерке он и лежит.

Теперь о Богуне. Он раньше служил где-то на Украине. Все мы, пограничники этого погранотряда, собрались из разных частей. Меня самого но комсомольскому набору призвали в погранвойска в 1938 году, считался я тогда шибко грамотным: работал до призыва бухгалтером в колхозе. Принимал участие в освобождении Западной Белоруссии, а в 1940 году был переведен в погранотряд, штаб которого стоял в литовском городе Таураге, недалеко от границы с Восточной Пруссией. Сначала служил при штабе, но после Нового года отправили меня на четвертую заставу, к Богуну. Ему тогда было лет тридцать. Строгий был командир, требовательный, не терпел ни малейшего беспорядка, но умел расположить к себе бойцов-пограничников, за что мы все его любили. Сам был всегда подтянутый, аккуратный, форма на нем сидела, как влитая. По всему видать – кадровый военный. Обожал лошадей, верховую езду, носил всегда шпоры. Незадолго до войны привез на заставу свою жену, кажется, она была учительницей, и годовалого ребеночка. Красивые они были – Богун и его жена, высокие, стройные, оба черноволосые. Любо было на них глядеть, и всякому было ясно, что уважают они друг друга очень. Даже имена у них были похожие, вот только не могу вспомнить, какие...

А время было тревожное. Дня не проходило без нарушений границы. То ломилась через рубеж какая-то нечисть с оружием, то летали над головой самолеты-с черными крестами. Застава располагалась в двух деревянных домах хутора, покинутого жителями. С трех сторон к ней подступал лес, и только с правого, открытого, фланга в 500 – 700 метрах проходило шоссе Тильзит – Таураге. Примерно за неделю до начала войны приняли дополнительные меры по обороне заставы, отрыли окопы полного профиля, в лесу устроили завалы, а на правом фланге вкопали противотанковые надолбы из сосновых бревен.

Вечером 21 июня на заставе прозвучал сигнал боевой тревоги. Лейтенант Богун сообщил перед строем, что ночью или утром возможно нападение фашистов. Приказ – немедленно занять круговую оборону и, если начнется бой, стоять насмерть, но до подхода регулярных частей не пропустить противника в глубь нашей территории.

Рассвет мы встречали в окопах. Ровно в 4.00 по заставе дважды выстрелили из орудия. И началось!

Мгновенно все пришло в движение. В сплошной гул слились рев моторов, выстрелы, лязг танковых гусениц. По шоссе ринулись танкетки и мотоциклы. Это пошла немецкая разведка. За ней плотными колоннами двинулась мотопехота. Несмотря на значительное расстояние, наши станковые пулеметы сразу же ударили по шоссе, и мы все видели, как полетели в кювет первые подбитые мотоциклы. А между тем из леса по всей ширине фронта против заставы выдвинулись цепи пехоты. Фашисты шли, не пригибаясь, как на учениях, с автоматами, в касках, с закатанными выше локтя рукавами мундиров. По окопам передали команду Богуна: «Не стрелять! Подпустить ближе!» И вот когда цепи подошли метров на сто, раздалось: «Огонь!» Несколько раз подымались в атаку немцы и всякий раз, оставляя убитых и раненых, откатывались в лес под плотным винтовочно-пулеметным огнем пограничников. Среди нас царило огромное воодушевление, азарт. Мы били врага и били крепко!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.