«Вальдек-Руссо» снимается с якоря

Кондуктор, пытаясь остановиться, проехал метра два по палубе и в ответ на немой вопрос капитана сумел только бессильно развести руками. Капитан вновь перевел взгляд на барахтавшихся поросят. На их гладких боках свежей масляной краской было выведено: «Клемансо» и «Пишон».

– Канальи, – проскрежетал капитан и, круто повернувшись, зашагал к своей каюте.

...Утром 6 апреля крейсер «Вальдек-Руссо» бросил якорь на одесском рейде. Море было спокойным, и это особенно подчеркивало картину беспорядка и паники, царившей на берегу. Окуляры адмиральского бинокля, скользя по пристани, выхватывали немые сцены, каких не увидишь в кинематографе братьев Люмьер, беззвучно перевернулась двуколка, влетевшая через портовые ворота; из зарядных ящиков под ноги пробегавших мимо солдат в красных фесках посыпались гильзы; немо раскрывали рты какие-то люди с баулами и чемоданами, пытавшиеся пробиться вслед за двуколкой, их сдерживали, отжимая винтовками, патрульные матросы в беретках с помпонами.

Адмирал подвинул бинокль чуть вправо: фигурки увешанных амуницией солдат прыгали с пристани в шлюпки. Те глубоко осели от переполнявших их людей, и непонятно было, куда умещались продолжавшие прыгать вниз фигурки.

– Мы подоспели вовремя, капитан, – сказал Кобе. – Готовьтесь принять на борт это стадо.

– Прикажите приготовить орудия к бою?

– Да, конечно.

Развернулись и замерли орудийные башни. Пушечные стволы вытянулись по направлению к городу: к домам, сбегавшим по склону холма, к мельницам, к длинной лестнице с какой-то статуей на вершине, к бульвару с только что распустившимися акациями – к городу, жившему сейчас непонятной, тревожной жизнью. И под защитой стальных стволов, гонимые невидимой, но грозной силой, торопливо уходили от берега переполненные шлюпки. Интервенция переживала свой бесславный конец.

Вскоре палуба крейсера напоминала разгромленный военный лагерь: всюду громоздились ящики с консервами и вином, валялись мешки с одеждой, ранцы, связки вяленой рыбы. Между ними потерянно бродили марокканские и алжирские стрелки, французские пехотинцы, особняком держались солдаты греческого батальона. А по трапу с правого борта поднимались все новые и новые солдаты: пыльные, взбудораженные, в полурасстегнутых куртках.

– Все на корму! – хрипло кричал лейтенант, руководивший погрузкой. Он подтолкнул вступившего на палубу низкорослого стрелка с ранцем и карабином за спиной. Кепи сбилось на его приплюснутый нос, и стрелок должен был высоко задирать голову. Следом за ним на палубе появились еще несколько таких же низкорослых, черноглазых солдат.

Тханг, наблюдавший за погрузкой вместе с другими матросами, крепко сжал поручень. Он слышал, что среди десантных частей Антанты, высаженных в Одессе, была чуть ли не целая рота вьетнамцев. И вот повезло – встретил их на «Вальдеке».

– Ань ем, эй!2 – негромко позвал Тханг.

_________

2 Ань ем, эй (вьетн.) – дружеское обращение.

Первый стрелок удивленно оглянулся и, увидев Тханга, радостно заулыбался:

– Тяо, ань!3.

– Пошел, пошел на корму! – закричал лейтенант.

Вечером, когда крейсер снялся с якоря и направился в Аккерман, куда надлежало доставить сухопутные части, Тхангу удалось поговорить с одним из соотечественников. Караульные вяло выполняли приказ изолировать от экипажа взятых на борт солдат.

– Ну как, навоевались с русскими? – Тханг сидел рядом с Хиеном – так звали его нового знакомого. – Читал я, как разливался перед вами Сарро4. Как это он пел: «Вы хлынули в армию толпами, без колебаний покидая родную землю, к которой вы так привязаны».

– Перестань, друг, – поморщился Хиен. – У меня до сих пор на ногах отметина от кандалов. На сборный пункт в Сайгоне «добровольцы» иначе, как в железе, не шли.