Вешним днем 59 лет назад я шел по Михайлову погосту. Бог в тот день окончательно перешел на плагиаты у художников-передвижников. Желтые домишки у школы были точь-в-точь левитановский «Март», и лошаденка так же стояла. Посмотришь за церковь – саврасовские «Грачи прилетели»! Сама жиденькая голубизна ранне-апрельского неба в прорывах быстро несущейся облачной кисейки как раз такая, какой в жизни никогда не бывает. Вот на картинах – пожалуйста. Мне надо было купить железную лопату в сельпо. Но Иван Арсентьев, недавний купец 3-й гильдии, а теперь просто «продавец», навесив перед моим носом на двери огромный замок, хриплым от неприязни голосом сказал, что он «тоже человек». Я взглянул – нет, на какие там часы! – на солнце. Карманные часы в том году имелись «на ходу» у одного только гражданина деревни Жуково, который до семнадцатого года работал мастером у знаменитого Павла Буре. Так и прилипло к нему:

«Наш Буро, жуковский...» Мы, простые смертные, навострились определять время по солнышку и редко когда ошибались больше, чем на десять минут.

Солнце сказало мне, что сейчас и впрямь без нескольких минут полдень, а мне было ясно, что Иван Арсентьев не перестанет «быть человеком» раньше двух. Куда себя девать?

Лениво я перешел большак и поднялся «на бузгурину», к «дяпу». С его двери ослеплял взоры намалеванный пронзительно-красным и зеленым анилином плакат-афиша. Он сообщал, что в воскресенье (был четверг) в помещении Михайловского пожарного депо «Труппа любителей» покажет публике спектакль «Мнимый больной» (Мольер). «Труппу любителей» организовал мой родной брат Всеволод, он лее ставил «Больного» и играл «доктора». Я видел этот спектакль уже раз пять, да и ждать до воскресенья не входило в мои намерения...

Однако пониже и поправее афиши был кнопками приколот листок тетрадной бумаги в клетку. Поверх клеток на еле живой машинке было отстукано:

«3-го апреля с. г. (четверг) в помещении Михайловского Пожарного депо состоится заседание Народного суда Mux. волости.

Слушанию подлежат дела:

1) По иску Медведовского лесничества к желескому Локнянскому о незаконном перерубе дровяного леса на сумму 97872 р. 31 к.;

2) По иску гражданина д. Потехино Ивана Иванова Лавченкова к гражданину д. Потехино Ивану Иванову Лавченкову об утайке и подмене черной белоглазой овцы на белую черноглазую».

Вчитавшись в объявление, я призадумался. Переруб леса меня не взволновал... А вот детективная история о том, как Иван Лавченков сам у себя утаил овцу, как будто что-то такое обещала. Я сощурился еще раз на солнце – да, примерно 12! – и толкнул дверь «дяпа».

В зале народа было немного. Не представляло труда отличить желеском от лесничества: желескомовцы были в богатых долгополых шубах и валяных сапогах выше колена, в то время как лесничество блистало благородной бедностью, но все носили кожаные фуражечки со скрещенными серебристыми веточками вместо кокард. Это «дело» меня не смущало: можно было думать, что оно не затянется, поскольку в момент моего появления желеском бесшабашно признавал уже допущенную «ошибочку», а лесничество наседало на него с яростью тигра. Поэтому я стал шарить глазами по залу в поисках сторон по делу № 2.

Выбор был невелик. На передней скамейке тесно друг к другу восседали два близнеца, только таких, как будто родились они уже совершенно готовыми: в абсолютно одинаковых, отлично черненых полушубках, в одинаковых – домотканого, сносу ему не будет, сукна – теплых штанах, заправленных в серые – с первого взгляда видно, по шесть фунтов, не по четыре, шерсти пошло на пару – валенки-первогодки. У обоих справа лежала на скамейке круглая «торговая» шапка, мерлушковая, с кожаным верхом. У обоих были, как отштампованные по одной форме, шаровидные «босые» головы, блестевшие в веселом свете из окон, как бильярдные шары, и круглые, лоснящиеся лица с маленькими хитрющими серыми глазками.

Судья Куренков Иван Николаевич, работник опытный и умелый, когда я открыл дверь, уже откладывал в сторону папку с законченным делом. «Лесные люди», не разделяясь на победивших и побежденных, с шумом повалили из зала: дожидаясь «дялов», больше часу просидели без курева. Судья после выхода последнего развернул очередную папку.

«Слушается дело, – он запнулся на миг, взбросил очки на лоб и мгновенно опустил их на место, – слушается дело... по иску... гражданина деревни Поте-хино Лавченкова Ивана Ивановича к гражданину деревни Потехино Лавченкову Ивану Ивановичу об утайке и подмене последним его, Лавченкова Ивана Ивановича, ярки-сеголетки с черными глазами черной яркой-сеголеткой с белыми глазами...» Иван Николаевич остановился еще раз, снял совсем очки и, видимо, в чем-то усомнившись, взглянул на секретаря суда Селюгина.

– Костя?.. Что-то я призабыл, вроде... Что, так оно и есть?

– Все, все так, Иван Николаевич, порядочек! – жизнерадостно и почтительно ответил Селюгин.

Куренков чуть пожал плечами и на всякий случай метнул все же глазом по скамьям публики. Публики было – только несколько потехинцев; но никто не смеялся, никто не выражал удивления... Видимо, и впрямь все в порядке.

– Ну, тем лучше! – проговорил судья. – Истец Лавченков Иван Иванович тут?

– А как же, друг ты мой любезный, товарищ народный судья, – высоким альтом, маленько, как жемчугом по блюдечку, рассыпался он. – Ты же мне повесточку, знаешь ли ты, что, да, посылал?! Ну так я, друг ты мой любезный, да, вот он я тут и появивши. Хорошо. Ответчик Лавченков... Иван... Иванович!

– Тута – не двинувшись с места, точно из самого низкого медного оркестрового баса, ухнул второй близнец.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.