– Отвечая суду, положено вставать... – мягко заметил Куренков. – Вы что? Близнецы?

– Не порода мы один одному, друг ты мой любезный, дажныть и не свои. Так, получивши маленькая однофамилица...

– Истец, я не вам задал вопрос. Если хотите что-либо заявить, просите слово отдельно, я его вам дам. Да... Свидетель Терентий Зуев-Пятков здесь?

Ну, как же я сразу не определил его роли?! Двумя или тремя скамейками дальше от сцены, как бы не имея ни малейшего отношения ни к двум Лавченковым, ни уж тем более к их овцам, сидел, поставив между колен длиннющий, выше заячьей шапки, типичный пастушечий посох (можжевелового, а по нашему – вересового дерева), верней всего пастух, если только не так себе, деревенский пьяница. Он не снял с головы своей русачьей полубарнаулки с одним ухом, наполовину оторванным, и Иван Куренков, бросив на него взгляд, разглядев его из одних заплат состоящий полушубок, его лапти, «подвиранные» столь многократно, что их подошвы превратились уже в нечто вроде нынешних «стильных платформ», и тем не менее насквозь промокшие вместе с суконными онучами, не «вялел» ему снимать шапки: может, она хоть маленько согревала старика.

– Видать, я свидетелем приведен: повестка мне была. Я Яну Костянтину подал.

– Свидетель, вам предлагается выйти из зала заседания. Подожди, дедушка, на лестнице. Впрочем, подойдите прежде сюда... Вы предупреждаетесь, что за дачу неправильных показаний будете отвечать по суду. Понятно?

– Все понятно, товарищ праведный народный судья. Все до тютельки понятно, не у первый раз!

Проложив по всей длине прохода между скамьями решетки своих плетеных следов, Терентий Зуев-Пятков удалился. Судья не без удивления качнул ему вслед головой: «Бывалый дедка! Ишь ты!»

– Товарищ секретарь, огласите исковое заявление.

Костя Селюгин любил, грешным делом, читать заявления с высоты сцены. Все слушают... Ты выше всех...

"Народному Судье Михайловской Волости Вели-колуцкого Уезда, той же волости деревни Потехи-но, Лавченкова Ивана Иванова

ЗАЯВЛЕНИЕ

Летом прошедшего., одна тысяща девять сот осьминадцатого года, в ночь с пятого июля на шестое, – не очень бойко: не машинопись, писарская вязь – читал секретарь, – в мяня произведен отгон и подмена овцы суеедом моим, Иванов Иваном же Лавченковым.

Не знаю, с какой целью, ну принадлежащая мне ярка-сеголетка, белой шерсти, с черным глазам, попала вечером вместо моего хлева у хлев Ивана Иванова Лавченкова, моего суседа, тогда как никакой евонной овцы в моем хлеву на утрие не оказавши. Когда же я чуть свет послал к Лавченкову малолетнего сына моего Дениса, он, Лавченков, той моей белой, черноглазой овцы не возвратил, а грубо выгнал на придворок другую овцу, черной шерсти с белым глазам. И сколько я к яму, Ивану Лавченкову, впоследствии времени сам не ходил и жену мою Марию и малолетнего сына Дениса не посылывал, он той моей белой овцы не возвращает, а пихае мяне свою черную белоглазку...

Просим Праведный Народный Суд Михайловской волости нагну овцу у преждереченного Ивана Иванова Лавченкова изъять и воротить нам, а евонную черную, которую я уже почти год как содержу и на каковую уже, считай, две с хаком кучи сена скормлена, от мяня принять и вмянить яму в обязанность.”

К сему Лавченков Иван»,

Дослушав до конца, судья протянул руку:

– А ну, дай-ко!

Он надел очки и, внимательно прочитав заявление, положил его «спинкой» вверх на красный кумач. Забавно – в этот миг руки истца внезапно слегка вздрогнули, точно до него дошло: «Кончено! Возврата нет...»

– Ответчик Лавченков Иван Иванович, – после короткой паузы проговорил судья. – У вас есть какие-либо замечания по поводу искового заявления?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.