Звонкая пощечина рассекла тишину. И не пощечина, а будто широкой доской шлепнули по голому мягкому телу.
Паня обеими руками толкнула его в зубы и вскочила с загоревшимися глазами.
- Что, стервец, хорошо?
Правая щека у Сергея красная, левая побледнела, будто грим наложили разношерстный. Одно ухо, как мясо сырое - вот - вот лопнет и брызнет кровью.
Он вяло закинул на плечо кожанку и встал. Ухмыльнулся Пане в лицо.
- Значит с секретарями да с шишками можно, а с нами нет?.. Мелки, да?..
Опять кипятком обварило Паню. Подскочила, затрясла кулаком перед носом.
- Замолчи, подлец... А то еще так по щекам нахлестаю... - Вздохнула с горечью и злобой, опустила руку... - Эх, сволочи. Ни с каким парнем нельзя поговорить по - товарищески. Только выдвинься дивчина, как на мед набросятся... А актив тоже... Развращаете сами, а потом кричите на всех перекрестках: «комсомолки наши развращенные»... Э - эх... - отвернулась, прикусила губу, придавила рукой заходившую грудь.
Сергей с усмешкой сплюнул:
- Тебя не развратишь... Сама любому вперед дашь сто очков... Со сколькими уж, не помнишь?
Утерпела Паня, только, чтоб не упасть, ухватилась за ветку березы.
- Нет, Сережа, не помню... Только вот какого вы черта меня из союза не гоните, а?.. Ведь развратница я... Дурную траву из поля вон... А у вас ведь фактов - то нет. Да - да, где факты? Чем докажешь? Только слова. Эх, сволочи, хоть бы раз когда о девчонке подумали.
- Да, брось хныкать - то, слезки - то чистые лить... Уж известная. Все знаем.
Засмеялась Паня. Не весело, слезами засмеялась, но громко и как - то визгливо и сухо, будто с болью выдавливала из себя этот смех.
- Ага, я известная... То - то и хотел меня взять в один вечер. А других, небось, по месяцу обрабатываешь?.. Не на такую напал, Сережа. Я бы тебе с первого раза пощечину закатила, но хотелось узнать, сколько нахальства у тебя имеется.
Она упала на траву, ткнулась горячим лицом в руки, съежилась и застыла, как огромный скошенный цветок.
Постоял Сережка над ней и опять ухмыльнулся.
- Гадина... Тоже честную из себя строит. Не слышала Паня, когда он ушел. На сердце пустота, ни охоты, ни желания. Придавило все пудовая тяжесть, какая бывает после большой беды, когда выльешь все слезы, обессиление, а она все давит и давит, и кажется, не подымешь ее оттуда ничем. Медленно перебирала Сережкины слова, вспоминала оттенки его голоса и желчно улыбалась. «Известная, х - хы, в короткое время известностью стала». Она вспомнила последние дни на своей ячейке, девчат, разговоры, и обида заматывалась в груди огромным, липким клубком. И не только за себя обидно, а за всю ячейку, за всех девчат.
- Известной стала, - с горечью бормотала она, и губы ее кривились в жалкую, смешную улыбку. - Как же я с этой известностью на новую ячейку приду.
Она хотела воскресить давешнюю охоту к работе и не могла. Будто все равно стало: секретарем ли быть или простой комсомолкой.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.