Необычайно возрос читательский интерес к документальной прозе, к художественной литературе, в основу которой положено подлинное событие. Появились книги, кинофильмы, спектакли, созданные по дневникам, стенограммам, письмам. Читателя сегодня привлекает неповторимость и достоверность фактов.

Мы уже привыкли к тому, что многие написанные во время войны произведения находят дорогу к читателю в наши дни.

Сегодня предлагаем вашему вниманию один из таких рассказов Алексея Суркова. «Эти строки, — писал он, — не репортаж, не зарисовка, а слепок душевных переживаний, вызванных первыми днями войны, документ, к которому мне ничего не хотелось добавлять».

Все началось, как в завязке непритязательного романа.

Утром у нас, во Внукове, почему-то был выключен электрический ток. Радио молчало. Утро было тихое, росное, солнечное. В скворечниках возились скворцы. Прыгали по песку трясогузки. Шастали по небу самолеты. На воскресенье назначено — закончить всяческие мелкие работы по дому, чтобы уже больше не возвращаться к «прозе существования».

Около двух часов дня я стоял на стремянке и прибивал к потолку электрический плафон. Прибил. Бросил на пол молоток, крикнул стоящей внизу Софье:

— Конец! К черту, все кончено. Хватит возиться.

И снизу с улицы ошалелый крик деда:

— Алеша! Немцы нам войну объявили.

Этого ждали давно. К этому готовились два десятилетия. Уже привыкли каждую весну настораживаться и ожидать. А последняя весна была особенно напряженная. Наша позиция в отношении Югославии о многом говорила. Немецкие штучки в Румынии, на Балканах даже не очень искушенному в политике человеку многое подсказывали.

И все же принесенная дедом весть свалилась как снег на голову. Давно жданное оказалось ошеломляюще неожиданным и щемящим сердце. Остановилось дыхание. К горлу подвалил какой-то ком.

Все вокруг — и пронзительно солнечный день, и время от времени прорезаемая гулом мотора тишина леса, и птичий щебет — все сразу изменилось, приобрело и новую окраску, и новую значительность:

И, может быть, от растерянности появилась острая потребность в движении, в действии.

Раз война — значит, в армию. Раз в армию — значит, немедленно в Москву. Без сговора, без предупреждения Софья пошла собирать мне солдатское «приданое» — белье, полотенца, мыльницу, зубную щетку, раскапывать под ворохом штатских вещей обмундирование, сохранившееся со времени финской войны. Алешка полез за наганом. Бабушка на кухне тихо всхлипывала в платок. Дед, как всегда, суетился и производил шум. Только трехлетняя Наташа, повинуясь счастью своего возраста, бегала и шумела, как будто бы ничего и не случилось...

Ехать в Москву! Но с голыми руками ехать нельзя.

Ведь, наверное, в редакциях сейчас кипит, как в котле. Ведь завтра надо выпускать первые военные номера газет.

И хотя не до рифм и ритмов было, хотя непреодолимо тянуло скорее узнать все и все выяснить, и с войной, и с собой, заставил себя сесть за машинку.

Писал залпом. Не оглядываясь, как выходило. Не вылезая из-за стола, закончил черновик и перепечатал набело оригинал первого стихотворения этой войны — «Присягаем победой». Сейчас читаю его и вижу, что получились довольно заурядные газетные стихи «на злобу дня». А тогда от этих посредственных строк самому плакать хотелось. Писал это стихотворение, а в голове все время вертелись строчки из написанной еще под конец финской войны, но как-то все-таки не сложившейся «Песни смелых»: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет». Не будучи в силах отделаться от этих строк, стал заново писать текст песни. Получилось почти совсем не то, что было раньше. Только припев остался старый.

Итак, в кармане два стихотворения. Все готово. Не зная, придется ли вернуться назад, прощаюсь со своими и вместе с Софьей еду в Москву. Уже везде — по дороге на вокзал, на внуковском вокзальчике, в вагоне поезда, на Брянском вокзале, на улицах Москвы — атмосфера насыщена войной. О войне говорят. На войну собираются. Навстречу войне едут в первых эшелонах. О войне кричат экстренные выпуски газет. Война зияет чернотою строк приказов о введении военного положения, приказов МПВО о затемнении и порядке объявления воздушных тревог и отбоев. Грузные, как свинец, слова войны обрушиваются на барабанные перепонки из черных раструбов радиорупоров.

Прямо с вокзала еду в редакцию «Правды».

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.