Тем больше было удивления (и, по чести сказать, некоторого недоверия), когда, приехав утром в город, узнали, что тревога была учебная, не настоящая.

Двадцать седьмого наконец все злоключения с подготовкой к отъезду были закончены, и мы приготовились к отбытию на Западный фронт. Было выяснено, что поезда по расписанию не идут. Надо ехать с попутным эшелоном.

Семьи наши собрались в редакции, в зале заседаний. Последние приготовления кончились. Машины подали к подъезду. Решили с родными проститься в редакции, не таскать их на вокзал.

Уселись. Последнее прощание. На душе тяжело и смутно. Последние нити связи с теплом домашнего существования обрывались. С осени 1939 года у меня это было третье расставанье перед отъездом на фронт. Но к этому нельзя привыкнуть. Когда-то вновь удастся найти концы оборванных нитей и связать их? Шоферы дали газ, и машины рванулись вперед, завернули за угол и помчались по широкой и людной улице Горького, к Белорусскому вокзалу.

Оглянулся на повороте. В овале заднего стекла машины на большой площади у подъезда редакции сиротливая группа провожающих. Кажется, плакали. Это последнее домашнее воспоминание. Потом было два месяца полной неизвестности, ибо первые письма пришли только в конце августа, уже в Касню, под Вязьмой, из далекой камской эвакуации.

Белорусский вокзал был набит до отказа военными. Тут были по преимуществу командиры и политработники, спешащие из отпусков в свои части. На всем пути до фронта нам пришлось видеть тысячи таких отпускников. Было такое впечатление, что по крайней мере добрая половина всех командиров и политработников ЗАПОВО почему-то именно в это тревожное и напряженное время была распущена в отпуска. Все это были люди из гарнизонов пограничных городов — Бреста, Беловежа, Ломжи, Остроленки, Гродно, Августова, Волковыска и других. Среди них были командиры разных рангов — от командиров дивизий и полков до взводных. У большинства из них там, в гарнизонных городах, остались семьи, и они еще не представляли той трагедии, что произошла в эти страшные первые пять суток войны. Не оправдавшая себя военная доктрина последних лет еще целиком господствовала над их сознанием. Не больше чем через неделю им предстояло распроститься с обжитым миром представлений о войне и принять на сердце боль потери семьи, быта. Было от чего этим людям седеть в бессонные ночи в лесах за Бобруйском, Могилевом, Борисовом, Оршей, Витебском и Смоленском.

Самый ходовой из нас — Павел Трошкин — отправился в разведку насчет выяснения возможности попасть в поезд, идущий на Минск. В ожидании результатов разведки мы приспособились в уголке зала ожидания, близ комнаты военного коменданта. С первых же шагов по вокзалу поразил большой беспорядок и неорганизованность. Майор, комендант, совершенно выбитый из привычного распорядка, забывший, когда он последний раз спал, начисто потерял голос и душевное равновесие. На том же уровне находились и его помощники. Никто ничего не знал, никто ни на какой вопрос не мог ответить. Полная неразбериха царила в том месте, где должно было царить порядку и размеренной организованности.

Пришел Трошкин и обнадежил возможностью, уехать в спецпоезде Буденного. Не поднимая шума, тихо собрали свои пожитки и отправились к перрону. Но все попытки прорвать кордоны, окружившие спецпоезд, окончились неудачей. Мы еще были тогда слишком деликатны и не догадались в темном уголке перемахнуть через железную решетку ограды. Спецпоезд на наших глазах получил паровоз и ушел в ночь...

Около полуночи кто-то пришел и сказал, что где-то на товарной стоит эшелон с тракторами, отправляющийся на фронт. Комендант посоветовал отправляться с ним. Провожатого, однако, не дал, ссылаясь на отсутствие людей. С тяжелыми рюкзаками и чемоданами большая группа командиров отправилась искать в запутанной темноте забитого разными составами товарного двора желанный эшелон. Болтались долго. Наконец нашли. При длинном составе, груженном тракторами ЧТЗ, мобилизованными в сельских МТС, нашли три пустых, совершенно не оборудованных под людские перевозки, вагона, пол которых был густо посыпан угольной пылью. С грехом пополам, как сельди в бочке, разместились на полу — кто на чемоданах и мешках, кто на корточках.

Долго с замиранием сердца следили за маневрированием паровозов, составляющих эшелоны. Потом почуяли толчок в голове состава. Прогнусавила дудка составителя. Троекратно отрывисто прокричал паровоз. Лязгнули тарелки буферов. Вагоны вздрогнули и сорвались с места, отсчитывая все чаще «тик-так» на стыках рельсов.

Тихо, без грома оркестров, без залихватских солдатских песен еще один эшелон отошел от Москвы навстречу великой и трудной войне.

Больше года война пытала нас, советских людей, железом и кровью, болью потерь и унижением отступлений.

И радостно мне писать эти строки спустя двадцать два месяца, в дни, когда ветер боевого счастья повернул с востока на запад, когда за нашей спиной сверкает незакатное солнце Сталинграда, освещающее трудную, но неизбежную дорогу на Берлин.

Москва

Апрель 1943 г.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.