Писать о Николае Глазкове на первый взгляд очень легко. А на самом деле не так просто.

Да, он был человек незлобивый, веселый, постоянно остривший, пересыпавший свою речь и стихи парадоксами, любивший и умевший писать на ходу экспромты, поздравления, посвящения, акростихи. Последние, как правило, по содержанию не имели никакого отношения к тому, кому они были адресованы. Вот одно из них, посвященное мне:

Когда желанная весна
Опять звенит в лесу и в поле,
Лазоревая новизна
Ее растений снова в холе.
Сосна, освободясь от сна,
Теперь не унывает боле,
А расцветает в новой роли.
Роскошна радость и ясна.
Шикарна вешняя природа,
И можно в это время года
Нам выбрать лучшие пути:
Отправиться на всякий случай
В великолепный лес дремучий,
У трех берез сморчки найти!

Мы, начинающие авторы, хорошо знали его и его поэзию еще в 1945 году, в конце Великой Отечественной войны.

В то время при издательстве «Молодая гвардия» работало литературное объединение, которым руководил тогда еще малоизвестный, но прекрасный поэт и человек Дмитрий Кедрин.

Собирались мы в помещении Политехнического музея. Вот тогда-то всех нас и поразили стихи Николая Глазко-ва: при всей их доступности и кажущейся простоте они были совершенно необычными, неожиданными.

Помню, как читал он:

Слава — шкура барабана:
Каждый колоти в нее.
А история покажет,
Кто дегенеративнее.

Именно не гениальнее (как привычней было бы сказать), а дегенеративнее. Так через отрицание шло утверждение...

Позже, в пятидесятые годы, когда я работал в редакции журнала «Юность», Николай Глазков нередко появлялся у нас и, увидев на моем столе горы рукописей, острил:

— У меня, Коля, есть предложение: чтобы разгрузить тебя, чтобы не читать тебе эти завалы рукописей, я подарю тебе силомер.

У Глазкова были могучие кисти рук. Пожатие его было железным, потому что он всю войну пилил и колол дрова, зарабатывая на пропитание.

Он предложил:

— Когда к тебе будут приходить поэты и приносить рукописи, ты будешь давать им силомер. Если они не смогут выжать и пятидесяти килограммов, им спокойно можно возвращать рукописи, не читая их. Стихи наверняка окажутся слабыми у такого малосильного человека. А если автор сможет выжать семьдесят и больше килограммов, его рукопись можно, не читая, отправлять в набор: стихи у сильного человека обязательно будут сильными...

И он несколько застенчиво улыбался...

А позднее, когда мы подружились (при всем этом мне так и не удалось напечатать в «Юности» ни одного стихотворения его, хотя я неоднократно пытался это сделать, но он.не обижался, зная, что я отношусь к нему, как к поэту и человеку, с любовью), он постоянно присылал мне какие-то вырезки из газет, из журналов, из календарей с моими стихами или с упоминаниями моего имени.

Любил он и поздравлять меня (и, конечно, еще многих!) с праздниками. Меня он чаще и аккуратнее всего поздравлял с Днем рыбака, зная мою приверженность рыбалке.

Не забывал это делать даже тогда, когда находился в дальних и длительных поездках. Так однажды откуда-то из под Магадана он прислал мне в День рыбака такое послание:

Старшинов Коля, милый друг,
Прилежно и толково,
Когда ловить ты будешь щук,
То вспоминай Глазкова!

А такое необычное послание я получил из Якутии:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.