– Эх, вы! А Маркушев все подчистую добил!

– Не знаю, как это он исхитрился, – развела рунами Надежда Петровна.

С силой, раз и другой, хлестнул по окнам ливень и, унесенный ветром, оставил на пыльных стеклах оспенную рябь. Ветер завыл еще неистовей, сквозь него колоколами звучал далекий гром. Стало темно, Надежда Петровна зажгла свет.

Редкий, но сильный дождевой охлест прибил пыль, можно было подумать, что ветер утишился, если бы чудовищная его крепость не давила на стены избы, даже внутри ощущалось странное, тревожное напряжение. А потом Трубников увидел, как давно нечесаный, лохматый плетень скотницы Прасковьи выпятился наружу, оторвался правым крылом от столба, лентой взмыл на воздух и рухнул на кусты соседнего двора. От старой плакучей березы, что росла против дома, неторопливо и беззвучно за воем ветра И колокольным перезвоном грома отделился огромный сухой сук, пал на землю и неуклюже повлекся по улице, оставив на стволе белую с прочернью рану.

Трубников прошел к вешалке и неловко натянул дождевик с капюшоном.

– Ты куда? – испуганно спросила Надежда Петровна.

– Сейчас вернусь.

Ветер едва не опрокинул его, он ухватился за калитку, затем, откинувшись назад, будто опершись о тугую струю ветра, зашагал по улице, свернул в проулок и, достигнув бугра на задах деревни, увидел клеверище. Над розоватым ковром вновь отросшего низенького клевера носились, будто ведьмины клочья волос, пучки сухого сена, вычесанные ветром из стерни. От сенной трухи воздух там был мутен, и Трубников не сразу углядел в дальнем конце луга огромный шар, с перевальцем катившийся по земле. От этого гигантского перекати-поля отделялись темные клочья и тоже взмывали вверх. Трубников угадал, что это поверженный стог, лишь когда на его глазах другой стог накренился всем составом, рухнул и, прокатившись с десяток метров, перестал существовать, растерзанный ветром. Повалился еще один стог, затем еще и еще. Стиснув зубы, смотрел Трубников, как уничтожает ураган нелегкий труд людей. А лотом он приметил, что ветер валит лишь стога, сметанные сегодня, и бессилен против вчерашних стогов, темнеющих вдали, за сухой балкой. Он не услышал подошедшего человека и вздрогнул, ощутив на плече чью-то руку. То был Игнат Захарыч, бригадир полеводов.

– Не горюй, Афанасьич, – сказал старик, приблизив губы к уху Трубникова. – Завтра мы клеверок раскидаем, просушим и застогуем обратно.

– А у тебя как?.. – закричал Трубников.

– Стоят как вкопанные.

– Вон, за балкой тоже стоят!..

– Видать, поторопились нынче. Утоптали плохо, да и окружность не соблюли...

– То-то и оно!.. – Трубников услышал вдруг свой громкий голос, и тут же убралось твердое колено ветра, давившее в поясницу.

Ветер сгас мгновенно, будто израсходовал весь заряд. Вместе с ветром унеслись серые, низкие облака, небо поднялось выше, все в окладе сизых грозовых туч, а над самой головой открылась светлая тревожная голубизна, и будто из этой голубизны отвесно упала длинная тонкая молния, бледно и слепяще вспыхнув у самой земли, и тут же с чудовищной силой ударил гром. Трубникову показалось, что он ощутил вздрог земли, пронизанной могучим электрическим зарядом.

– Беда! – услышал он испуганный голос Игната Захарыча. – Молонья-то в коровник жиганула.

Когда они бежали к коровнику, разразился ливень, тяжелые, толстые капли больно хлестали по лицу. Трубников все старался проглянуть сквозь стенку дождя клубы дыма. Но если молния и угодила в коровник, дождь не даст заняться пожару...

Оказалось, молния ударила в землю перед хлевом, куда скотница Прасковья как раз загоняла пригнанных с пастбища коров. Убило Белянку, ее обуглившийся труп лежал посреди двора, едко пахло паленой шерстью. Белянку так И не удалось раздоить после зимней голодухи, ее наметили на выбраковку, и потеря была невелика...

Вскоре гроза утихла, день сразу .помолодел. Перед тем казалось, будто наступил вечер: такую темень нагнала гроза. Но сейчас омытое небо вновь голубело, и закат только принимался за свою работу. Вернувшись домой, Трубников переоделся в сухое и сам начистил забрызганные грязью сапоги. Он каждый день приучал свою одинокую руку к какому-нибудь новому действию. Полюбовавшись зеркальным глянцем голенищ, он услышал вдруг взволнованный, радостно-встревоженный возглас Надежды Петровны:

– Идут!..

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• …
• 13
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.