Его поэзия лицом и душой удивительно похожа на живопись Венецианова – обе вышли из народного русского быта и характера. Вот почему у наших прадедов всегда висела на видном месте незатейливая репродукция знаменитой «Девушки с серпом», а на краю стола лежала небольшая книжица стихотворений любимого поэта. Каждый, даже неграмотный крестьянин, знал многое из Алексея Кольцова наизусть. Ведь строка поэта не только была закреплена печатным словом, но и переходила из уст в уста, как народная песня. Немногие книги имеют такую счастливую судьбу, только те, в которых с наибольшей полнотой раскрылась жизнь данного народа на данном историческом отрезке времени. Как сказал Н. В. Гоголь, «истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа...» и поэт «даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами».

Алексей Васильевич Кольцов – наш соотечественник. Он жил на нашей земле сто пятьдесят лет тому назад. Но, несмотря на это, мы смело можем считать его своим современником, потому что его поэзия легко перешагнула время, потому что его живая строка хранит для нас русское слово, потому что его силуэт навсегда вчеканен в историю отечественной литературы, в память народа. Однажды отец русской агрохимии Н. И. Энгельгардт сказал: «Не тот пахарь, который хорошо землю пашет, а тот, кто любуется своей пашней». Именно таким пахарем представляется мне на ниве русской словесности Алексей Васильевич Кольцов.

Чудна воронежская полночная степь в июне. Шумит под ветром, веющим с западной стороны, великое зеленое разнотравье, и гуляет по нему, как настоящий серп, серп узкой, вырезной луны. И чудится мне, идущему среди листьев кочедыжника, что кто-то таинственный задает мне загадку, отгадку которой я силюсь вспомнить, так как я уже слышал ее где-то, когда-то... Кажется, это серп – «сутул, горбат – все поле перескакал»... А поле, словно неподвижный, полный мрака и остраненности пруд, лежит посреди тенистой изумленной земли, где пахнет во все края света одолень-трава. Да, именно та одолень, что, по словесному преданию, отгоняла в старину от человека злых духов, скверные мысли.

В Воронеже я был только один раз. В первый же день пошел на могилу Кольцова, а потом вечером оказался за городом, в степи. Ноги сами несли меня туда, где, казалось, следует искать начало всех его песен и всех его дум. Ведь родился он на вольном воздухе природы. На ее лоне крепло детство, мужала юность. Ему никогда не нужно было возвращаться к чему-то родному и изначальному: царство никем не посеянных, никем не взращенных трав и цветов ни на мгновение не уходило из поля зрения поэта. В больших городах он бывал только наездом, чаще всего по торговым делам своего отца. Искренное, непосредственное сердце любило все, что заставляло его биться полнее и громче. И это сердце пахаря и скотовода, прасола и косаря, сердце, живущее естественными тревогами и заботами, запело однажды «о физической и духовной колыбели человека, о материнских объятиях земли».

...14 декабря 1827 года. До Нового года рукой подать. Грустно прощаться со старым, уходящим годом, ведь он впервые принес юноше любовь. На столе – нетронутый, свежий лист бумаги. Окно почти распахнуто настежь – в белое безмолвие утра. Восемнадцатилетний человек держит в руке гусиное перо, лицо его освещено полудетской улыбкой, счастливо блестят глаза. Минута – и перо легко побежит по бумаге, оставляя за собой дружные завитки букв, складывающиеся в певучие строки:

Не прельщайте, не маните,

Пылкой юности мечты!

Удалитесь, улетите

От бездомной сироты!

Он напишет это, и, кажется, сам удивится написанному, как малый ребенок удивляется внезапному первому снегу. Удивится своей жизни – широкой, «как сине море». Строчки, открытые тайне, лягут сейчас перед его глазами на бумаге и заговорят с ним сердечным, простым языком. Он оторвет взгляд от листа и закроет на мгновение глаза, чтобы не заблудиться в воспоминаниях. Вот он, Алексей Кольцов, предоставленный самому себе, бродит босиком по прихваченным тонким ледком болотам и лужам. Это, конечно, не проходит бесследно. Острый недуг расстраивает его здоровье. Поражены ноги, несколько месяцев приходится провести в постели. И если бы не материнская забота няни Федосьи Павловны, кто знает, как обернулись бы для мальчика эти « прогулки»... А вот уже позже – скачет он во весь опор по скошенному мокрому лугу, и вдруг подворачивается копыто резвого жеребца, и тот падает, увлекая за собою на землю отважного седока, который больно ударяется спиною оземь. Долго еще потом, в непогоду, будет ощущать он, как ноет позвоночник.

...Воспоминания похожи на падающие хлопья за окном. Их немного, потому они так крупны. Разве можно забыть длинноволосого долговязого семинариста, приглашенного отцом, Василием Петровичем, учить девятилетнего мальчика грамоте?! Успехи в первоначальном образовании были весьма и весьма заметными. Ведь не каждому из его сверстников удавалось, минуя приходское, сразу поступить в уездное училище! Мальчик любил родное слово, арифметику, географию и историю. Но недолго, всего лишь год и четыре месяца, просидел за школьной партой Алеша Кольцов. Отец решительно сказал «хватит!» и забрал сына домой. Торговцу скотом, дела которого в тот год шли в гору, нужен был смышленый помощник. Видимо, Василий Петрович не видел на стороне такого человека, который мог бы стать усердным исполнителем его указаний при частых разъездах подонским степям, «которые начинались по Черкасскому тракту всего в сорока верстах от Воронежа».

Радостно вспоминать и первые книги лубочного издания, что тайком от грозного родительского глаза приобретал юноша на деньги, «назначенные для лакомства». Какой след они оставили в детском, еще неопытном сердце! Как пленяло слово Вовы и Еруслана Лазаревича!.. Три года назад он, Алексей Кольцов, проводил в последний путь своего друга Варгина. Сын богатого и культурного воронежского купца, Варгин оставил юному Кольцову целое наследство – библиотеку, составляющую семьдесят томов. Никогда не забыть ему, как открыл он первую страницу тома столичного поэта Ивана Ивановича Дмитриева. Словно лодка под парусами, подгоняемая ветром, скользили в памяти легкие строки. Стихи Дмитриева разыграли юное воображение, ему самому захотелось написать равное прочитанному. И поэт впервые решается пойти своей тропинкой в широкое поле таинственных слов и звуков. Он захотел передать на бумаге сон своего близкого товарища. Первый опыт раннего стихотворческого баловства через несколько дней был самим автором сожжен. Стихи, прочитанные в книгах, казались куда лучше сочиненного в тетради. Кажется, то стихотворение называлось «Три видения»... Сейчас он силится припомнить хотя бы одну строчку, но, увы, бесполезно, они навсегда растворились в бездне прошедших лет.

За окном темнеет. Он зажигает свечу и очиняет новое перо. Отец уехал по делам, будет не скоро, и можно до утра предаваться мечтам. Как редко выдаются такие часы! Суровый родительский глаз неустанно следит за тем, чтобы сын занимался делом, подобающим его имени и званию. А тут еще неожиданная любовь молодого Кольцова. «Вот еще, нашел себе «достойную партию»! – Василий Петрович уязвлен и рассержен поведением сына не на шутку.

Кто знает, может быть, именно эта размолвка с отцом из-за любимой девушки послужила началом его будущего конфликта со всей семьей. Конечно, Василий Петрович, сам выбившийся из народных низов, хотел видеть в сыне крепкого хозяина, скототорговца. Он мечтал женить сына на богатой девице из купеческой среды и завести более крупное дело, чем то, которое он имел. И естественно, в дальнейшем его только раздражала мечтательная и болезненная натура сына, его глубокая поэтическая душа, которая воспринимала мир по-своему и с каждым годом все более уходила от практической житейской обыденности в область «чудных звуков», в мир природы и красоты.

На заре туманной юности неизбывным чувством «за небесный свет в глазах» полюбил Алексей Васильевич Кольцов девушку по имени Дуняша. В семейство зажиточного прасола, что держал весьма просторный по тем временам дом на самой аристократической улице Воронежа, вошла эта девушка в качестве служанки. Но, несмотря на «низкое звание», она имела от природы все, чем могла всколыхнуть до дна такое незаурядное сердце, какое билось в груди юноши. Правда, недолго длилось это счастье. Волейотца в одну из деловых отлучек сына бедная Дуняша была продана на Дон. Вернувшийся в Воронеж Кольцов с ужасом и отчаянием узнал, что Дуняши здесь больше нет. Потом доходили слухи, что она стала женой какого-то старого казака, а потом ее след и вовсе затерялся.

Позже Белинский, друг и первый критик Кольцова, так объяснит влияние этой любви на его творчество: «В своем поэтическом призвании увидел он вознаграждение за тяжкое горе своей жизни, и весь погрузился в море поэзии, читая и перечитывая любимых поэтов и по их следам пробуя сам извлекать из своей души поэтические звуки, которыми она была переполнена».

...Молва о поэте-самоучке быстро разлетелась по Воронежу и его окрестностям. Он сблизился с местным книготорговцем Кашкиным, человеком весьма образованным и чутким к слову. Еще позже Алексей Кольцов становится товарищем Андрея Порфирьевича Сребрянского, одного из тех талантливых русских юношей, какие, сами получив образование, с жадностью и пылом собирали вокруг себя «кружки», возбуждали интерес молодого провинциального общества к философии, искусству. Дружба с Сребрянским, заурядным поэтом, но незаурядным человеком, дала Кольцову чрезвычайно много. Они обменивались книгами, спорили и мечтали, разбирали стихотворческие опыты друг друга, порой бранились из-за какой-нибудь строчки, впрочем, тотчас же мирясь и забывая о ссоре.

Алексей Васильевич продолжал все это время разрываться между степью со скотопрогонными трактами и тетрадкой стихов об этой степи. Тетрадка именовалась автором чудно: «Незабудки с долины моей памяти». Поэт не ограничивал круг своих слушателей узким кружком любителей словесности из числа местных литераторов и покровительствующих им помещиков. Он читал стихи у чумацких костров, в трактире, когда собравшиеся за самоваром прасолы обсуждали свою жизнь и дела, читал, жадно ловя в глазах слушателей отзыв на свое слово.

Об одном таком случае, который привел к неожиданному знакомству, имевшему огромное значение в литературной судьбе Алексея Васильевича Кольцова, рассказывает Я. М. Неверов, близкий друг известного властителя дум учащейся молодежи сороковых годов Н. В. Станкевича. «Отец Станкевича имел винокуренный завод, куда местные торговцы скотом пригоняли свои гурты для корма бардою. Молодой Станкевич не имел никаких сношений с этими людьми. Однажды, ложась спать, он долго не мог найти своего камердинера, и когда последний явился, то на замечание Станкевича привел такое оправдание, что вновь прибывший прасол Кольцов за ужином читал им такие песни, что они все заслушались и не могли от него отстать. При этом камердинер сказал несколько оставшихся у него в памяти куплетов, которые и на Станкевича произвели такое впечатление, что он пожелал лично узнать от Кольцова, откуда он достал такие прекрасные стихи. На другой день он пригласил его к себе и, к удивлению своему, узнал, что автор этих стихов сам Кольцов».

Представим себе хоть на минуту картину этого знакомства в подробностях, чтобы в полной мере судить о том, какую роль оно сыграло в жизни поэта. Станкевич богат, изящен, мил, умен. Его ими на устах передовой московской молодежи. Его знания и способности дают возможность предполагать блестящую будущность. Избыток энергии и чувств, владеющих его душой, готов вылиться во внешний мир.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.