Это-то ладно бы. Но он прежде классы и репетиционные залы обошел не мимоходом и каждой сестре роздал по серьге. Одному педагогу заметил:

— У ваших детей спины проваливаются...

— Я ученица Костровицкой, — здраво парировала педагог.

Другой сказал что-то обидное... Педагог-хореограф Лорита Ростиславовна Зихлинская, вспоминая обиду, смеется сквозь слезы (а это слезы жалости к Петри ну):

— Прав был, прав, конечно!

Так, переходя из зала в зал, Петрин добрался и до руководства. Петрин был деликатен:

— Олег Николаевич, хореография — дело сложное, тут и Петипа еще не все раскрыл, что же вы дирижируете невпопад...

Впрочем, этот вариант принадлежит самому Владимиру Сергеевичу. Согласно другим сведениям, он просто сказал:

— Вы не понимаете хореографии, ненадо вам дирижировать.

А директор, как заявляют злые языки, не только любил дирижировать, но почитал себя Караяном. Да и неспециалистом в хореографии называть его не следовало бы. Как-то, еще до Петрина, он обратился к Тамаре Генриховне Марьяновской, концертмейстеру и знатоку балета и истории училища, с просьбой показать ее собственные критические заметки, в разные годы опубликованные в печати, другие публикации по балету. С удивлением Тамара Генриховна прочла вскоре не только свои мысли, но и собственные фразы в газетной публикации за подписью О. Мамченко. Интеллигентка, она не учинила скандала, но ограничилась высокомерным и маповстречающимся клеймом.

— Они все опачкались, — сказала она о директоре, который, к сожалению, никогда не был одинок в училище.

А еще на одном из первых своих педсоветов Петрин, заметно волнуясь, заявил, не выбирая выражений, не чувствуя криминального образа собственных мыслей:

— Да если бы мы выпускали хотя бы хороших артистов балета! Ну, пусть они не знают физики...

Грубо сказал, резко. Неосторожно. Самоубийственно неосторожно. Тут, можно сказать, вся история и совершилась, хотя до ее завершения, до увольнения Владимира Сергеевича Петрина, заместителя секретаря партийной организации по идеологии, художественного руководителя, до увольнения — по статье! — за аморальный поступок! — до его увольнения еще остается время, по сути, уж ничего не решающее в глазах тех, кто со знанием своего дела выслушивал оскорбления.

А он еще продолжал в прямолинейном простодушии. Были увеличены часы производственной практики. После юбилейного концерта он уехал в Донецк на конкурс, где был членом жюри. Вернулись с победой — Ира Дворовенко, «честная, работоспособная, с блестящими данными, добрая, общительная, уникальная девочка, очень апломбированная» (характеристика Петрина) воспитанница педагога Сыкаловой, получила гран-при «Надежда»... Концерты теперь шли за концертами, ежемесячно, всюду, от воинской части до академической сцены, шли спектакли в театре с участием детей из училища: «Тщетная предосторожность», «Спящая красавица», «Баядерка»!.. Петрин задумал ставить и «Шопениану», то есть отказаться от годами идущего на сцене училища и, по мнению некоторых авторитетов балета, вредного для юных ног и спин спектакля «Коппелия»...

Воздух кулис прорвался в училище. Театр как мираж.

...А он еще водил мальчишек из своего класса в зоопарк, такой простодушный. Судьба-подхалимка делала ему намеки. В феврале на открытом партсобрании люди впервые открыто выступили против директора. «Что ж, вы меня не защитили», — сказал директор Петрину. «Не мог, слишком много грязи вылилось», — отрезал Петрин, не чуя от судьбы угрозы.

Далее события были стремительны. В феврале «...мы подали в министерство заявление об уходе, заявив, что у нас на первом месте дело» — запись сделана в беседе с А. А. Шевелем. «Потом меня вызвали к инструктору ЦК по поводу конфликта Петрина с директором, и я, на вопрос, в чем причина конфликта, ответил, что бывают люди с хорошей моралью, бывают с плохой, а Петрин — безо всякой морали»... («Так и сказали?» — ахнула я, записывая слова молодого человека в синем костюме, ведающего в училище идеологией и нравственностью, и как я поняла, почему-то преимущественно иностранцев. «Да, — улыбнулся он, щелкая фирменной шикарной зажигалкой, — признаюсь, для него это мое заявление было катастрофическое». «Да, если бы он ушел, может быть, дело до статьи и не дошло», — поразительно заметил тут зам. директора О. Н. Назаров.)

То в феврале, а в апреле, так кстати, приехали японцы, подарили училищу деку, Петрин прилюдно обрадовался, сказав, что вот, мол, сможем лучше вести наши уроки, записывать, и унес деку домой, поскольку сейфа для хранения не было. Вместе с декой был подарен эстамп, вывешенный в кабинете директора. Деку Петрин наутро — есть свидетели — принес, а эстамп бесследно исчез из директорского кабинета. Петрину вчинили обвинение в попытке присвоить деку, а тот, кто действительно присвоил эстамп, так и не был найден. Петрина уволили за поступок, не совместимый с педагогической деятельностью. На суде, где разбиралось после дело Петрина, дека не была предъявлена «потерпевшей» стороной, поскольку она, дека, уж находилась то ли в райкоме партии на предмет съемки вопиющих недостатков, кое-где еще встречающихся в районе, то ли в министерстве... А что ж с пропавшим эстампом?

Через полтора года мне сказали в кабинете зам. директора по идеологии:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.