От одного звучания слов — Фенимор Купер, мустанги, прерия... — начинает сосать под ложечкой, а от какой-нибудь араукарии, которую В мы и в глаза не видели, холодеет кровь. Нет, есть в российской душе заповедный уголок с табличкой «Дикий Запад». Недаром с XIX столетия не перестают читать в России Джеймса Ф. Купера, Брет Гарта, не зря здешний читатель совершал паломничества вместе с американскими переселенцами в поисках земли обетованной.

Выставка «Запад, Запад, Запад» (65 работ из коллекции мистера Аншуца) расталкивает подзатянувшееся ряской сознание человека, уставшего от борьбы с повседневьем, и выталкивает его в мир искателей приключений, благородных индивидуалистов, гордящихся своей независимостью. Ибо запад, по словам поэта Уолта Уитмена, самая американская часть Америки.

Первые художники донесли до нас ценные этнографические документы. Вот, к примеру, портрет индейского вождя по имени «Припавший к земле Орел» Генри Инмана. Любуясь портретом Орла, как-то невольно вспоминаешь, что на свое 70-летие Вождь Всех Народов получил из Америки, видимо, идентичный головной убор — «дар величайшему воину И. В. Сталину, избранному почетным вождем индейских племен», и мысленно выносишь благодарность нашим индейским товарищам за проявленную чуткость.

Но пойдем дальше. Художник «Гудзонской школы» Эшер Б. Дюранд свято верил, что, копируя природу, он изображает Бога. Природа блистательна и баснословна, и на фоне ее огромности человеческие беды просто пшик. (Любопытно, что сказал бы Эшер Б. Дюранд, посети он в 1989 году, ну, например, Арал?)

Десятилетия спустя руссоистские идеи Дюранда были подхвачены Альбертом Бирштадтом и Томасом Мораном. Природа на их полотнах являла столь ослепительно-величественный лик, что в пору было зажмуриться. Пейзажи Морана поразили в самое сердце членов конгресса, и вскоре после их показа в Америке возник первый национальный парк. (Какой Моран убедит наших «конгрессменов» не трогать Алтай и прочие места, ау, советский Моран!)

Нельзя пройти мимо еще двух знаменитостей, Чарльза Рассела и Фредерика Ремингтона. Первый, будучи ковбоем, поэтизировал жизнь на ранчо, а второй, держатель салуна, оплакивал исчезающий под натиском цивилизации дикий запад. Если бы существовало звание «народный художник США», оба получили бы его по праву и безо всякого блата.

Ландшафты запада неисчерпаемы на выдумку. Но, по-видимому, к концу XIX века они подустали от романтических, а также суровых реалистов, и век XX протекает под знаком модернизма. Быть может, последним «чистым» академистом был уроженец Казани Николай Фечин, член Академии художеств, в 1923 году навсегда покинувший Родину. Картина «Бабье лето» (по-английски «Индейское лето») — виртуозный натюрморт индейского быта, диковинная игра слов, красок и предметов.

Имя Джексона Поллока, демиурга «стекающих картин» — когда на холст выплескивается банка краски, чистый цвет, — в презентации не нуждается. В конце жизни этот безудержный экспериментатор вообще «завязал» с предметной живописью, предвосхитив появление многих нынешних направлений поставангарда. Ранняя работа Поллока, представленная на выставке «Человек, бык, птица», выглядела бы достаточно традиционно в контексте работ сюрреалистов-европейцев.

По мнению многих, жемчужиной выставки является полотно Джорджии О'Кифф «Красные холмы, серое небо». К огромному сожалению, состояние нашей полиграфии не в силах передать все магическое впечатление от картины, снимающей покров с древней мифологемы: горы — проекция ада на земле.

Давайте теперь внимательно послушаем куратора коллекции Элизабет Каннингхэм:

— Наша выставка-передвижка, продолжающая традиции подобных выставок начала века, много путешествует по миру и внутри страны. Мы побывали в Китае, в странах Европы. Конечная остановка в СССР — Новосибирск. Ну, а на родине нашему появлению в любой точке страны предшествует тщательно спланированная рекламная кампания. Мы считаем, что чем раньше дети приобщатся к живописи, тем лучше. Дети загодя готовятся к нашему визиту, учатся шить костюмы индейцев на уроках рукоделия. Служители выставки облачаются в ковбойскую экипировку. Мы располагаем спецавтобусами, подгоняем их к школам и колледжам, забираем детей и едем играть на природу. Да-да, именно играть, ведь дети быстро устают от сухой дидактики, пусть даже она подается с самыми благородными целями. Дети строят вигвамы, жгут костры, как настоящие индейцы, поют и танцуют под народную музыку нашей рок-кантри-группы.

Слушая эту женщину с лицом и фигурой Джейн Фонды, я вспомнил, что, учась в далеко не худшей московской школе, вместе с классом был в Третьяковке лишь однажды. Гид-экскурсовод на ходу подмазывала губки, явно торопясь на рандеву, и мы пронеслись по залам бешеным галопом, которому позавидовали бы скакуны из труппы Буффало Билла («Слева — русская аристократия, справа — Иван Грозный убивает собственного ребенка, проходим в темпе!»). После чего на уроке перед нами вывесили блеклую репродукцию «Сватовства майора», и все принялись механически описывать изображенное на картине (если бы кто-нибудь хотя бы намекнул нам тогда, что живопись — это то, что не передается словами!); лучшие места из сочинений были зачитаны вслух, и весь класс почувствовал стойкое отвращение к жанровой живописи.

Жутковатый парадокс: страна, в первой четверти века подарившая миру чудо русского авангарда, изменившего не только взгляд на живопись, но, кажется, и само пространство, эта страна, прошедшая в 30 — 40-х через искушения карамельными сюжетами типа «Опять двойка», спустя полвека пускает на самотек воспитание художественного вкуса у молодых людей. Этот губительный процесс в недрах общества можно определить новым термином — «соцдофенизм».

А в итоге еще одно полупотерянное для культуры поколение разбирается в живописи так, как великий одиночка Кожаный Чулок — в женских истериках.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.