- Ой ты! - шепотом воскликнула Надя, тронула его за руку и в нижней сорочке села на постели, поджав под себя ноги.

- Наши все погибли, а я ушёл... Ещё не все погибли, как я уходил, человек пятнадцать было, полковник говорит: «Уходи, чего тебе пропадать». Сам он был уже весь израненный, и лицо, и руки, и ноги, и спина, весь в бинтах, в крови. «Нам, - говорит, - всё равно гибнуть, а тебе зачем?» Я и ушёл... А теперь уж, я думаю, никого из них в живых нет.

- Ой, ты-ы... - в ужасе прошептала Надя.

- Я, перед тем как уйти, взял сапёрную лопату, снёс с убитых оружие в окопчик, там, за Верхнедуванной, - там два холмика таких и роща слева, место приметное, - снёс винтовки, Гранаты, револьверы, патроны и всё закопал, а потом ушёл. Полковник меня поцеловал, говорит: «Запомни, как звать меня, - Сомов, Сомов, Николай Павлович. - Когда, - говорит, - немцы уйдут или ты к нашим попадёшь, отпиши в Горьковский военкомат, чтобы сообщили семье и кому следует, что, мол, погиб с честью...» Я сказал...

Серёжка замолчал и некоторое время, сдерживая дыхание, ел мокрый солёный хлеб.

- Ой, ты-ы... - всхлипывала Надя.

Да, много, должно быть, пережил её братик. Она уже не помнила, когда он и плакал, лет с семи - этакий кремешок.

- Как же ты попал к ним? - спросила она.

- А вот как попал, - сказал он, опять оживившись, и залез с ногами на койку сестры. - Мы ещё укрепления кончали, а части из-под Лисичанска отошли, заняли тут оборону. Наши краснодонцы - по домам, а я к одному старшему лейтенанту, командиру роты, - прошу зачислить меня. Он говорит: «Без командира полка не могу». Я говорю - посодействуйте. Очень стал просить, тут меня один старшина поддержал. Бойцы смеются, а он - ни в какую. Пока мы тут спорили, начала бить артиллерия немецкая, - я к бойцам в блиндаж. До ночи они меня не отпускали, жалели, а ночью велели уходить, а я отлез от блиндажа и остался лежать за окопом. Утром немцы пошли наступать, я обратно в окоп, взял у убитого бойца винтовку и давай палить, как все. Тут мы несколько суток всё отбивали атаки, меня уже никто не прогонял. Потом меня полковник узнал, сказал: «Когда б мы сами не смертники, зачислил бы тебя в часть, да, - говорит, - жалко тебя, тебе ещё жить да жить». Потом засмеялся, говорит: «Считай себя вроде за партизана». Так я с ними и отступал почти до самой Верхнедуванной... Я фрицев видел вот как тебя, - сказал он страшно пониженным, свистящим шепотом. - Я двоих сам убил... Может, и больше, а двоих сам видел, что убил, - сказал он, искривив тонкие губы. - Я их, гадов, буду теперь, везде убивать, где ни увижу, помяни мое слово...

Надя знала, что Серёжка говорит правду: и то, что убил двух фрицев, и что ещё будет убивать их.

- Пропадёшь ты, - сказала она со страхом.

- Лучше пропасть, чем ихние сапоги лизать или просто так небо коптить...

- Ай-яй-яй, что с нами будет! - с отчаянием сказала Надя, с новой силой представив себе, что ждёт их уже завтра, может быть, уже этой ночью. - У нас в госпитале более ста раненых неходячих. С ними врач остался, Фёдор Фёдорович. Вот мы ходим возле них и всё трусимся, поубивают их немцы! - с тоской сказала она.

- Надо, чтобы их жители поразбирали. Как же вы так? - взволновался Серёжка.

Теперь, когда он всё рассказал и доел хлеб, он почувствовал себя окончательно дома, и ему захотелось спать.

- Ложись, Надя...

- А я и не усну теперь.

- А я усну, - сказал Серёжка и перебрался на свою койку.

И только он коснулся подушки, перед ним встали глаза этой девушки на грузовике. «Всё равно я тебя найду», - сказал ей Серёжка, улыбнулся, и всё перед ним и в нём самом ушло во тьму.

II

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.