Но он никак не хотел вступать с ней во враждебные отношения опять сказал примирительно:

- И то верно.

Ему следовало бы просто назвать себя, чтобы удовлетворить её любопытство, и отношения их тотчас же наладились бы. Но он или не догадывался об этом или не хотел назвать себя.

Валя самолюбиво молчала, а он стал задрёмывать, но при каждом толчке машины и при каждом вольном или невольном движении Вали он вскидывал голову.

Во тьме проступили окраинные строения Краснодона. Машина затормозила у первого переезда, не доезжая парка. Никто не охранял переезд, шлагбаумы были подняты, и фонарь не горел. Машина загромыхала по настилу, звякнули рельсы.

Паренёк встрепенулся, что-то пощупал у пояса под курткой, небрежно надетой на грязную гимнастёрку с оторванными пуговицами, и сказал:

- Отсюда дойду... Спасибо за добрость.

Он привстал, и Вале показалось, что в оттопыренных карманах его куртки и брюк лежат какие-то тяжёлые предметы.

- Не хотел Стёпку будить, - сказал он, снова приблизив к Вале смеющиеся смелые глаза свои. - А проснётся, скажи, что Сергей Тюленин просит его зайти.

- Я не почтовая контора и не телефонная станция, - сказала Валя.

Искреннее огорчение изобразилось на лице Сергея Тюленина. Он так огорчился, что не нашёлся, что ответить, губы его, казалось, ещё сильнее припухли. И не сказав ни слова, он соскочил с машины и исчез во тьме.

И Вале вдруг стало очень грустно, что она так огорчила его. Обиднее всего было то, что после того, как она так сказала ему, она действительно не могла уже рассказать всё это Стёпе и исправить несправедливость, допущенную по отношению к этому, внезапно возникшему и внезапно исчезнувшему отважному парню. Так он и запомнился ей с этими смеющимися смелыми глазами, которые после её грубых слов стали печальными, и с этими словно бы подпухшими тонкими губами.

Весь город лежал во тьме, нигде - ни в одном из окон, ни в пропускных будках в шахты, ни на переездах - не видно было даже проблеска света. В похолодевшем воздухе явственно ощущался запах тлеющего угля из ещё дымившихся шахт. Ни одного человека не видно было на улицах, и так странно было не слышать привычного шума труда в районах шахт и на ветке. Одни собаки взлаивали.

Серёжа Тюленин, бесшумной, быстрой, кошачьей походкой идя вдоль ветки железной дороги, поравнялся с огромным пустырём, где в обычное время помещался рынок, обогнул пустырь и, скользнув мимо слепившихся, как соты, тёмных мазанок Ли-фан-чи, окружённых вишенником, тихо подошёл к мазанке отца, белевший среди таких же глиняных, но небелёных, крытых соломой дворовых клетушек-пристроек.

Без стука притворив за собой калитку, оглядевшись, он шмыгнул в чулан и через несколько секунд вышел с лопатой и, хорошо разбираясь в темноте в расположении отцовского хозяйства, через минуту был уже да огороде, возле кустов акаций, темневших вдоль плетня.

Он выкопал ямку меж двух кустов, довольно глубокую - грунт был рыхлый, - и выложил на дно её из карманов брюк и курточки несколько гранат-лимонок и два револьвера - браунинга с патронами к ним. Каждый из этих предметов в отдельности был завернут в тряпочку, и он так их и положил в тряпочках. После того он засыпал ямку землёй, разрыхлил и разровнял почву руками, чтобы утреннее солнце, подсушив землю, скрыло следы его работы, аккуратно обтёр лопату полой куртки и, вернувшись во двор и поставив лопату на место, тихо постучался в дверь мазанки.

Щёлкнула щеколда двери из горенки в сенцы, и мать - он узнал её по грузной походке, - шаркая босыми ногами по земляному полу, подошла к наружной двери.

- Кто? - спросила она заспанным тревожным голосом.

- Открой, - тихо сказал он.

- Господа, боже мой! - тихо, взволнованно сказала мать.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.