Сергей Тюленин

Слышно было, как она, волнуясь, не могла нащупать крючок дрожащей рукой. Но вот дверь отворилась.

Серёжка переступил порог и, чувствуя в темноте знакомый тёплый запах заспанного тела матери, обнял это её большое родное тело и прижался головой к плечу её. Некоторое время они так, молча, постояли в сенях, обнявшись.

- Где тебя носило? Мы думали, може эвакуировался, може убит. Все уже вернулись, а тебя нет. Хоть бы передал с кем, что с тобой, - ворчливым шепотом заговорила мать.

Несколько недель тому назад Серёжка в числе многих подростков и женщин был направлен из Краснодона, как направляли и из других районов области, на рытьё окопов и строительство укреплений на подступах к Ворошиловграду. Все краснодонцы вернулись уже неделю тому назад, а Серёжка не вернулся и ни с кем не передал, что с ним и где он, - об этом и говорила мать.

- Задержался в Ворошиловграде, - сказал он обычным своим голосам.

- Тише... деда разбудишь, - сердито оказала мать. «Дедом» она называла своего мужа, отца Серёжки. У них было одиннадцать детей, и уже были внуки в возрасте Серёжки. - Он тебе задаст!...

Серёжка пропустил это замечание мимо ушей: он знал, что отец уже никогда не задаст ему. Отец, старый забойщик, был разбит почти досмерти сорвавшейся с прицепа гружёной углем вагонеткой на Анненском руднике на станции Алмазной. Двужильный старик выжил и после того не мало ещё поработал на всяких наземных работах, но в последние годы его совсем скрючило. Он еле двигался и, даже когда сидел, подставлял под плечо специально сделанную, с мягкой, обшитой кожей, обивкой клюшку, потому что тело его совсем не держала поясница.

- Есть хочешь? - спросила мать.

- Хочу, да сил нет, в сон кидает.

Ступая на цыпочках, Серёжка прошёл через проходную горенку, в которой храпел отец, в красную горницу, где спали две его старших сестры - Даша с ребёнком полутора лет - её муж был на фронте - и любимая младшая из сестёр Надя. Кроме этих сестёр в Краснодоне жила ещё отдельно от семьи сестра Феня с детьми, её муж тоже был на фронте. А остальных детей Гаврилы Петровича и Александры Васильевны жизнь разбросала по всему счету. Серёжка прошёл в душную горницу, где спала сестры, добрался до койки, посбрасывал куда попало свою одежду и, оставшись в одних трусах, лёг поверх одеяла, не заботясь о том, что он не мылся целую неделю.

Мать, шаркая босыми ногами по земляному полу, вошла в горницу и, нащупав рукой его жёсткую курчавую голову, другой рукой сунула ему ко рту большую горбушку свежевыпеченного пахучего домашнего хлеба. Он схватил хлеб, быстро поцеловал матери руку и, несмотря на усталость, возбуждённо глядя во тьму острыми глазами, стал жадно жевать эту чудесную пшеничную горбушку.

Какая необыкновенная была эта девушка на грузовике! А уж характер! А глаза какие!... Но он ей не понравился, это факт. Если бы она знала, что он пережил за эти дни, что он испытал! Если бы можно было поделиться этим хотя бы с одним человеком на свете! Но как хорошо дома, как это славно - очутиться в своей постели, в обжитой горенке, среди родных и жевать этот пахучий пшеничный хлеб домашней, материнской выпечки. Казалось, только он коснётся постели, он уснёт, как убитый, И будет спать, по меньшей мере, двое суток подряд, но уснуть невозможно без того, чтобы хоть кто-нибудь узнал, что он только испытал. Если бы та девчонка со своими косами узнала! Нет, он правильно поступил, ничего не сказав ей. Бог её знает, чья это девчонка и что она за такое! Возможно, он расскажет всё завтра Стёпке Сафонову и, кстати, узнает от него, что это за девчонка. Но Стёпка - болтун. Нет, он расскажет всё только Витьке Лукьянченко, если тот не уехал... Но зачем же ждать до завтра, когда всё, решительно всё можно рассказать сейчас же сестре Наде?

Серёжка бесшумно соскочил с койки и очутился у кровати сестры с этим куском хлеба в руке.

- Надя... Надя... - тихо говорил он, присев на кровать возле сестры и пальцами наталкивая её за плечо.

- А?.. Что?.. - испуганно спросила она спросонья.

- Тсс!... - он приложил свои немытые пальцы к её губам.

Но она уже узнала его и, быстро поднявшись, обняла его голыми горячими руками и поцеловала куда-то в ухо.

- Серёжка!... жив... милый братик... жив!... - шептала она счастливым голосом.

Лица её не видно было, но Серёжка представлял себе её счастливо улыбающееся лицо с маленькими румяными со сна скулами.

- Надя! Я с самого тринадцатого числа ещё не ложился, с самого тринадцатого с утра и до сегодняшнего вечера всё в бою, - взволнованно говорил он, жуя в темноте хлеб.