Из веселой банды привычных гостей Ивана Матвеевича одни навсегда переехали в известный русский мавзолей под Парижем, другие перешли исключительно на «Виши» и «Витель», третьи остепенились – копили деньгу, либо с головой увязли во всяких благочестивых чудачествах и маньячествах: ели только сырую морковь с медом, спали – из боязни «элементалов» – наглухо законопатив окна, ходили в антропософское общество, изучали йогу и совершенствовались до того, что их собственные жены обивали пороги возможных покровителей, чтоб как можно скорей распределить мужей по старческим домам.

И в квартире Ивана Матвеевича произошли разительные перемены: Лидия Васильевна с помощью добровольцев из уцелевших старых друзей оклеила знаменитую комнату общечеловеческими обоями, собрала – с бору да с сосенки – нужную мебель и поселила там Бубу, ставшую уже студенткой. Дочь пламенного русского патриота и монархиста предпочитала, кстати сказать, в обиходе французскую речь и на родном языке изъяснялась немногим лучше барабанщика Великой армии, взятого в плен под Смоленском и пробывшего год в качестве гувернера при детях помещика-западника.

И сам Иван Матвеевич с войной очень переменился. В 1941 году он был, конечно, за немцев. «Лучше потерять несколько губерний, чем всю Россию», – повторял он чей-то бойкий афоризм и – по вечерам – старательно штудировал конспект административного права, видимо, готовясь к служению в масштабе– по меньшей мере – губернском.

Однако рассказы друзей, уехавших переводчиками на фронт, очень скоро убедили его, что чуму холерой не лечат и что немцы не то что в масштабе губернском, но даже волостном собираются править сами… С другой стороны – введение чинов, орденов, погон, гвардейских частей, суворовского и кутузовского шефства и культа – всего того, что с кадетского детства Иван Матвеевич привык считать сущностью народной культуры и высшим устремлением каждого порядочного человека – окончательно повернуло его лицом к востоку. Так что, к тому времени, когда Красные Маршалы, лишний раз показавшие, что Большие Каптаны обычно начинают родословные, а не заключают их – стальной метлой вымели из Советского Союза остатки самой замечательной когда-либо осуществившихся в истории армий – Иван Матвеевич был уже вполне сформировавшимся советским патриотом. Если еще при немцах он порой укрывал у себя беглых «остов» – то после Освобождения его квартира стала почти гостиницей, в которой с утра до вечера толклись разные советские люди. Было тут всякой твари по паре, но, преимущественно, активисты из «вывезенных» во Францию на работу, убежавших из плена и отсиживавшихся вместе с французскими партизанами в Альпах, и, наконец, вновь подъехавшие чиновники полпредства и репатриационной комиссии. И с легендарным гостеприимством Иван Матвеевич ублаготворял всех, как мог. Надо сказать, что в этом своем новом воплощении он был совершенно одинок. Буба, родившаяся, выросшая, воспитавшаяся во Франции, и старых знакомых своего отца порой – про себя – величала «соважами», а на новых совершенно откровенно смотрела, как на временно выпущенных из цирка обезьян, которые уже, правда, умеют взять вилку в руку, но что с ней делать – не вполне уверены.

А ее мать, исполняя ради мужа, которому всегда была верной женой, обязанности приветливой хозяйки – в душе носила холод и отвращение.

Еще в институте она привыкла считать мерзостью все связанное с революцией, однако ряд последовательных и весьма своевременных эвакуаций спас ее от многообещающей перспективы оказаться лицом к лицу с большевиками. Зато теперь – по воле Ивана Матвеевича – этот недостаток ее жизненного опыта восполнялся со щедростью царской. И старые дрожжи заработали вовсю. Вдобавок и новых впечатлений было сколько угодно. Все ее советские гости – в большинстве из «пастушьего университета» – были начисто лишены той слегка жеманной вежливости простолюдинов, которая запомнилась Лидии Васильевне по ее детству в имении.

И вдобавок ей неоднократно случалось невольно подслушать, как они говорили друг другу о Секириных: «Важно живут, буржуи! Сколько народного золота вывезли, значит, сволочи, из России!»

Само собой разумеется, что возвращаться на Родину, как о том мечтал Иван Матвеевич, Лидия Васильевна никак не хотела и, человек верующий, жарко молила Бога, чтобы Он просветил ее с ума сошедшего супруга. Однако все складывалось так, что Секирин, как муха в меду, увязал в своей мечте все глубже.

В Европе и вообще в мире стало неприличным не восторгаться Советским Союзом и его героическими народами; сгибающиеся под тяжестью орденов Маршалы украшали страницы каждого порядочного журнала; радио, граммофоны, эстрадные певцы, уличные мальчишки – рычали, пели и свистели песенку сибирских партизан, и даже эмигрантские дубы, покоряясь дыханию времени, тростинками согнулись у полпредского подъезда.

Но – пути Господни неисповедимы…

Как-то раз к Секириным зашел старший лейтенант в огромных золотых погонах с малиновым просветом. Был он много взрослее своего чина и производил впечатление человека, переменившего в жизни не одну судьбу. Кряжистый, но без тяжести, коротко подстриженный, он чем-то настойчиво напоминал бравых матросов гвардейского экипажа, которых, в бытность юнкером, Иван Матвеевич неоднократно встречал на улицах столицы… При лейтенанте вся банда обычных гостей очень присмирела, и Ивану Матвеевичу показалось, что и тот третирует прочих не без полуоткровенного презрения. Во всяком случае – ужинать остался он один. Пока Лидия Васильевна разворачивалась в своей кулинарной лаборатории, Иван Матвеевич пригласил гостя воспользоваться ванной, на что тот милостиво согласился. Кайфовал он на лоне буржуазного комфорта очень долго и вышел только, когда стали накрывать на стол.

Вышел распаренный, разомлевший, покрасневший и сказал, довольно звонко хлопнув в ладоши и потирая руки: «Освежился на большой палец! Здорово помылся! Конечно, у нас в Советском Союзе ванны обычно куда лучше, но и эта за себя постоит!»

При этом он метнул в Ивана Матвеевича взглядом странным. За ужином было выпито довольно много, но все обошлось более чем благополучно, так как оказалось, что гость и хозяин в гражданскую войну часто находились друг против друга. И боевые воспоминания затянулись до полуночи.

К последнему метро Иван Матвеевич вышел проводить своего гостя. В противном мелком дождике оба подняли воротники пальто и довольно долго шли молча.

– Так ты хочешь возвращаться на Родину? – спросил вдруг лейтенант непохожим голосом.

Иван Матвеевич поморщился: по гусарской природе он не любил амикошонства и, чтоб поставить гостя на место, не поворачивая головы, ответил, упирая на «вы» – я уже имел честь вам докладывать, что собираюсь взять паспорт и уехать, по возможности, с первой группой.

– Чего ж тебе здесь не хватает, хлюст белогвардейский! Корабля с мачтами? Как будто натолкнувшись на фонарный столб, Иван Матвеевич отшатнулся, остановился, повернулся и ударился о побелевшие от бешеной ненависти глаза своего гостя.

– Куда тебя несет, сволочь пухлая! – шипел тот, наступая на Ивана Матвеевича, как кобра на колибри. – На Родину? А ты знаешь, хрен маринованный, где твоя Родина? Под землей твоя Родина! Все там – и твои офицера, и мои командиры, и твои крестьяне, и мои колхозники – все! Вот какая у нас ванна в Советском Союза – из чистой крови! А если ты вернешься, гнида белая, я сам на тебя, как на шпиона, донесу!

И вдруг – странно икнув – стремглав бросился в метро.

Иван Матвеевич остался стоять, прислонившись к стенке, и колени его било мелкой дрожью, как в тот приснопамятный день под Святым Крестом, когда рядом разорвавшийся снаряд снес его с седла наповал убитой лошади, и кое-как выпутавшись из стремян, он, наконец, с трудом поднялся на ноги. Он никому ни звуком не заикнулся о происшествии этой ночи, но, как воздух из шины наехавшего на случайный гвоздь велосипеда, возвращенческий пафос из него начисто вышел.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.