Двенадцатую ночь подряд Наташа спала тревожно, то просыпаясь, то погружаясь в зыбкую дрёму. Порой она часами лежала с открытыми глазами, ожидая рассвета; лишь тогда внезапный глубокий сон одолевал её.

А в эту двенадцатую ночь она совсем не могла заснуть.

Накинув шинель, Наташа вышла на воздух. Было несказанно приятно ступать босыми ногами по траве, смоченной прохладной росой. Наташа села на пень. Сады, облитые ровным спетом луны, лежали перед ней во всей их призрачности. Старые, искривлённые яблони бросали на белое полотнище островерхих палаток резкие тени. Едва колыхалась молодая сочная листва, аромат цветения был густ и прян, от него томило сердце и сладко-сладко кружилась голова. А на дороге, где-то невдалеке от садов, погружённых в бело-розовую мглу, двенадцатую ночь не смолкали грохот танков, скрипение повозок, тяжёлый гул артиллерии, проходящей к линии фронта.

Этот гул и грохот, скрипение повозок и визг колёс - и ни единого человеческого голоса, - словно сами по себе катились громадные орудия и машины, - это непрестанное, грозное и вместе с тем такое безлюдное рокотание металла, этот лунный свет и тяжёлый дух яблоневого цвета - они-то и тревожили Наташу и не давали ей спать.

На рассвете всё прекращалось, и разом нестерпимо безмолвным становился мир вокруг. Бледная заря стирала с палаток причудливые тени яблоневых ветвей, совсем замирала сизая листва, мгла стлалась по траве, и бело-розовая мгла - над землёй...

И это напоминало Наташе отцовский сад над тихой речкой в предрассветную пору. Всего три недели прошло с того дня, как Наташа простилась со своим домом, с плакучей ивой над медленной рекой, с яблонями, начинавшими цвести в тех краях.

В такой же росный час вышла она в сад; ещё туман не успел растаять над холодной, мок рой травой, ещё ничто не возмутило прохлады едва заметной речной струи, и тихи, тихи были камыши на противоположном берегу, и, зачарованные тишью утра, спали птицы в зарослях орешника. Долго сидела тогда Наташа на пне у самой реки, прощаясь со всем, что она привыкла видеть каждый день. Вернувшись домой, Наташа не разбудила отца: уже всё было сказано вчера, уже вчера пролил он скупую мужскую слезу... Она поцеловала свесившуюся с кровати отцовскую тяжёлую руку, взяла мешок и садами пошла к перевозу...

Наташа закрывала глаза и, утомлённая бессонницей, дремала. Но вот глаза открылись - серое полотнище палаток увидели они среди чужих яблонь в чужом саду, на чужой дальней стороне...

Пройдут ещё три, ещё четыре таких же ночи - грохот и вой на дороге до зари и зловещее молчание рассвета; а затем...

День за днём Наташа ходила в операционное отделение и наблюдала за людьми, бесшумно движущимися вдоль полотняных стен или сгрудившимися вокруг стола. В операционную приносили двух - трёх человек за день, их принимал главный армейский хирург Михаил Сидорович - коренастый, тучный и седеющий профессор. Как-то особенно внушительно поблёскивала оправа его очков, когда он едва приметным жестом подзывал к столу то одного, то другого врача из молодых и поучал, не произнося ни слова. Лишь вчера Наташа сделала под его наблюдением первую свою операцию на фронте. Все глаза были обращены на неё, они были строги и отчуждённы, словно совсем посторонние и даже несколько враждебные люди наблюдали за нею. И в эту минуту ей подумалось, что, вероятно, и у неё был такой же строгий и отчуждённый взгляд и им она провожала к столу своих товарищей в предыдущие дни. Но эта мысль не успокоила Наташу: миг шествия к столу показался ей необычайным, изъятым из мира понятных и простых минут. Её лихорадило и бросало в дрожь. Медлительность ассистентов казалась ей издевательской, она плотно, до боли крепко стянула скулы, она готова была разрыдаться от ничтожного промаха.

Но тут Наташа взглянула на главного хирурга, - он улыбнулся ей просто и добро, и она тотчас перестала ощущать суровые взгляды товарищей; она оглянулась вокруг, и суровых взглядов как бы и не бывало, и миг этот, казавшийся таким необычайно жутким и торжественным, стал в ряд многих иных испытанных ею, и она легко и уверенно взяла в руки инструменты...

После операции Михаил Сидорович снял очки, подозвал к себе Наташу и сказал нарочито громко:

- Молодец, малютка. Но это цветочки, родимая, ягодки впереди. Сколько тебе лет-то, а? - и снова, воздев очки, осмотрел Наташу с ног до головы.

- Двадцать четыре, - тихо ответила Наташа.

- Ну, что за мода? - главный хирург развёл руками. - Что за мода пошла у девушек прибавлять себе года?

- Я не прибавляю, - робко сказала Наташа.

- Гм! - Михаил Сидорович поправил очки. - Очень уж того, а? Очень уж, говорю, хрупка, мала... Не знаю, выдержишь ли... Не знаю... Недомерок, а? - он усмехнулся.

- Да, - ответила Наташа, потупив глаза. - Меня так и звали - недомерком.

- Со студенческой скамьи, что ли? - Да.

- А давно вы её оставили?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.