Если совесть твоя...

А кто-то грустно сказал: «Наши воспоминания — это слова из песни: «Было детство, детство и война...»

Время суровое и героическое разметало по нашей земле людей и судьбы. Но люди, с которыми посчастливилось говорить, как могли, собрали портрет ремесленника тех лет, каким мы никогда не перестанем гордиться.

Их память хранит имена, фамилии, дела.

«А помните Васю Немоляева? Работает, пока не уснет. Спит мальчишка. И будить его жалко. Подойдешь, тронешь за плечо: «Вставай, Вася, вставай, милый». Вскочит, протрет глаза: «Бегу, мастер, бегу».

«А помните Веню Русина? Ах, какие же руки были у Вени! Ведь никто на заводе не мог сделать то, что могли его золотые руки. Единственный, кто мог сделать десятки операций, даже таких, когда самолет собран и, чтобы исправить дефект, надо все разбирать заново. А ведь он изловчался, подпазил...»

«А помните Серегу и операцию № 16? Ах, как же Серегина фамилия?.. В бою, когда отказывала пневматика, перебитая вражеской пулей, можно сделать ручную перезарядку пушки. Для этого пропускался через нее трехмиллиметровый тросик, а с другой стороны распускался кончик и вплетался миллиметровый шарик (по-заводскому «головка змеи»). Делал это один Серега. Такой бывает только один. И работал он на износ. Не выдержал напряжения и тяжело заболел. Температура 40! Четырнадцать девчат-«кружевниц» с самыми тонкими, чуткими пальцами приводили в цех, но никто не мог сделать эту работу. А самолеты стоят, пушки ждут... Послали за ним машину. Привезли на носилках. Поставили на конвейер. Рядом встала его мать с полотенцем, плачет, пот с его лба вытирает. А Серега лежит бледный-бледный и плетет, плетет. Ах, Серега, Серега, как же твоя фамилия?»

Для лучших, тех, кто перевыполнил сменное задание, была награда — УДП — Усиленное Дополнительное Питание. У многих я спрашивал, что это, и ответы были разные. 100 граммов хлеба и котлетка. 100 граммов хлеба и тарелка пшенной каши. Но каждый из мужчин, вспоминая о том, всегда добавлял: «Ка1С же это было необходимо!»

Маша Котова, теперь Мария Васильевна Коротаева, тоже пришла из ремесленного на завод в 1941 году. Всю войну пешком она ходила на завод — семь километров туда, семь — обратно. И сегодня продолжает работать. А сейчас она смотрит на меня, ждет вопроса, а сама гладит по головке внука. И пальцы ее, опухшие, словно расплющенные, словно война безжалостно отстучала по ним — Мария Васильевна пневмомолот-ком расклепывала заклепки. «Что я помню? Отработаю, залезу в фюзеляж и сплю. Сделаю хорошо, получу УДП. Кашку съем, а хлебушек несу домой — младшим. Их там трое».

Помните слова мужчины о нужных ста граммах стахановского хлеба? И только Мария Васильевна, женщина, еще понимала: хлеб, заработанный в ударном труде, надо отдать тем, кому еще жить и жить. Сегодня. Рядом с нами.

Семнадцатилетним пришел на завод ремесленник Миша Бобков. Сам не доучился, и тут же война дала ему восемь таких же, чуть младше. И вывел он их на уровень, позволяющий назваться фронтовой бригадой. А значит, жить и работать по-фронтовому. Как солдаты спали в окопах, так и комсомолец Бобков неделями не уходил домой, вырабатывая 1300 процентов дневной нормы. Фронт забрал его ребят, и они ушли, оставив бригадира в тылу. Они вернулись с войны живыми, здоровыми, а он, возвращаясь после бессонных ночей, сорвался с подножки трамвая и остался без обеих ног, ампутированных выше коленей.

Мишу Бобкова жалели и учили на сапожника. А выучив, стали учить, как оформлять заказы без квитанции... Только руки Бобкова, привыкшие к верстаку, не слушались его. И тогда его начали учить на часовщика. Только руки его, привыкшие к тяжести молотка, дрожали, и сыпались из них винтики и пружиночки. И тогда приковылял он к проходной, подкараулил директора и уговорил взять обратно на завод. И товарищи по цеху сделали вид, что ничего не изменилось, и все пытались ему помочь, чтобы поудобней было работать слесарю Бобкову.

Да, мы знаем летчика Маресьева. Да, мы знаем комбайнера Картаузова. Но, пожалуйста, запомните, рядом с ними трудится слесарь высокой квалификации Михаил Федорович Бобков.

Я пришел в его дом. Я уже знал, что Лариса Дмитриевна стала его женой за три месяца до того дня. И все годы рядом. У них двое детей. Старший сын — доцент на кафедре математики. Растут три внучки. Вернувшись на завод, Бобков вступил в партию. Награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Все знаю и не могу начать разговор.

Сижу рядом с Михаилом Федоровичем и вижу, как двумя руками он разгибает механические колени протезов. Вижу и не могу задать ни одного вопроса. Потому что знаю: пришел он с работы, ждал меня и протезы не отстегнул. Сидит, а ему тяжело, отстоял он на них восьмичасовой рабочий день. И завтра так же их пристегнет и уйдет на свой завод. Он ходит туда сорок четыре года.

Низкий поклон Вам, Михаил Федорович, низкий поклон Вам и рабочему классу, год призыва 1941-й!

Я буду строить самолеты

Так сказал один мальчик и уговорил мать отвести его на завод. С ней не хотели разговаривать. И снова он тянул ее за руку, и снова им отказали. И тогда мать взмолилась: «Хоть меня пожалейте, он не хочет уходить с завода». С матери взяли подписку. С 20 января 1943 года, когда мальчику было двенадцать с половиной лет, он начал отсчитывать трудовой стаж. Добровольно. Он оставил четвертый класс и через месяц ученичества стал собирать приборные доски на лучшем истребителе той войны — Як-3.

Нет, его никто не заставлял, просто мастер говорил: «Постарайся». И этих слов можно было не говорить. Те рабочие, без которых нельзя строить самолеты, кого завод не отпустил на фронт и оставил по броне, не думали о себе. Их жизнь и здоровье принадлежали фронту. И они умирали на заводе, как погибали на фронте. И первая смерть, которую увидел мальчик, была смерть в кабине еще не оконченного истребителя... Как на боевом посту.

И мальчик трудился, как все. А мальчику еще надо отоварить рабочую карточку, его рабочий день, как у всех, двенадцать часов. До работы успеть на базар — продать положенный сахар, купить буханку белого хлеба и отнести в больницу отцу. И все это сделать до полдевятого. Опоздание на двадцать одну минуту каралось по законам военного времени... Не с той ли поры нет для него ни главного, ни второстепенного? Главное — за все, за что ты отвечаешь, нельзя отвечать второстепенно.

У Як-3 возле хвостового оперения был лючок, куда надо залезть, чтобы надеть два амортизатора. Однажды туда протиснулся взрослый, а вылезти не смог, и пришлось расшивать всю обшивку. Пришел день, и мальчик стал незаменим. Когда его бригада перевыполняла план, прямо в цеху, на рабочих местах, развешивали колоб. Что такое колоб? Может, слышали — жмых? И тогда мальчик не ел, а нес его домой... Мать распаривала в горячей воде и делала лепешки.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.